– Боже мой! – воскликнул игумен, позря на разбухшие буквы.
В монастыре были шаровые стекла для оптического увеличения мелких деталей, но имели они вид лупы в оправе, которые приходилось держать перстами или укреплять перед чертежом либо книгой. Очки же зело удобно уместились на сиделке носа.
– А я вам что говорил? Последнее слово науки. Нефритовую чашу за них отдал.
– Как же вы теперь без очков? – пытался бороться с искушением игумен.
– У меня другие есть. Да и зрю прекрасно. Ношу, чтоб соответствовать прогрессу.
– Бог вас вознаградит, – пообещал игумен. – Феодосия в ближайшее же время пришлю. Только хочу предупредить… Брат Феодосий странен на вид, пусть это вас не смущает.
– Две головы у него?
– Женоподобен телом.
– Мужеложец? – живо поинтересовался боярин.
– Ни в коем разе! Человек нравный. Ни в чем подобном не замечен. Да у нас это было бы и невозможно. Мыться монахам моим и послушникам совокупно запрещено, только по единому. В кельях чужих находиться в нощное время тоже заповедано. Любые содомские посягания строго пресекаем! Сразу под правый государев суд и на четвертование!
– Очень вы строги к людским слабостям, – со смехом укорил Соколов. – Насчет вида Феодосия я спокоен. Он мне не для домашнего украшения нужен, а для света знаний.
– Вы по поводу его кандидатуры не пожалеете. Можете спокойно доверить брату вашего отрока.
– Договорились, отец Феодор.
И, не перекрестившись, лишь слегка склонив голову, Соколов стремглав отбыл.
Глава одиннадцатая
Роскошная
– Ежели бы рот не раскрыл и не заговорил по-русски, никогда бы ты, Варсонофий, не признал в нем русича. Ну фря иностранный, и все тут!
Уже второй час после полуночной молитвы Феодосия баяла Варсонофию, как побывала в палатах государева кравчего, думного боярина Андрея Митрофановича Соколова. Впрочем, руководитель винно-водочного протокола царского двора был еще не сильно стар – за тридцать и потому вполне мог обходиться без отечества Митрофанович, что и делал в узком кругу таких же, как он, поклонников всего заморского. Именно так, на фряжский манер, без всякого высокомерия, кравчий познакомился с монахом Феодосием, пришедшим с благословления игумена Феодора в его дворец.
– Андрей! Просто Андрей! – сообщил он Феодосии. И выщелкнул руку для поцелуя, впрочем, тут же отдернув, так что в глазах Феодосии лишь рассыпались радужные брызги преломленного в огромном алмазе зимнего солнечного луча. – Терпеть не могу замшелые традиции родной земли касаемо батюшки и прочих моисеевых бород до колена. Честное слово, вся эта дикость должна была скончаться вместе с Иваном Васильевичем Грозным! Хватит уж нашей стране сидеть при лучине на деревянных лавках, когда в цивилизованном свете есть лампы и кожаные кресла! Хватит кичиться крепкой моралью и заветами дедов, которые на поверку в том состоят, чтоб вместо вилки трескать берестяной ложкой.
Феодосия и восхитилась, и ошарашилась смелостью суждений государева чиновника. Соколов был невероятно говорлив и с легкостию выступал на любую самую щекотливую тему.
– Али так уверен в себе и не боится? – с удивлением сообщила Феодосия ночью Варсонофию. – Али обнаглел и по глупости блистает, не пойму пока.
– Любимцу царя все позволено.
– Почему он в любимцах ходит, как думаешь?
Варсонофий, как обычно, прежде чем сообщить мнение, тихо подошел к двери Феодосьиной кельи, чутко прислушался, вернулся к лежанке и, понизив голос до едва слышного шепота, промолвил:
– Сплетники бают, Соколов ссужает Алексея Михайловича деньгами. Поддерживает власть материально и вещно.
– Царь у виночерпия одалживается? – уточнила Феодосия.
– Ну, одалживается без возврата, конечно. Так сказать, милостиво принимает дары подданного для неотложных нужд отечества.
– Откуда же у человека столько денег, что он богаче самого царя? – без зависти вопросила Феодосия.
– Лучше нам того не знать, дорогой брат. Крепче сонмиться будем.
– Верно, – согласилась Феодосия. – Что нам в чужой мошне золото считать? Но то, что он богат как Соломон, вне сомнения. Ежели б ты зрил его палаты! Сказочные чертоги! Слава Богу, к вещной роскоши равнодушен, а то бы не уснуть седьмицу. Меня не роскошь поразила, а диковины и инженерные новины.
– Что там такого дивного? – с интересом вопросил Варсонофий.
– Книги какие! – восторженно произнесла Феодосия. – Если бы ты видел эльзевиры!
– У самого Эльзевира напечатаны или списки?
– Какие списки?! Никаких копий! У Соколова все подлинное, единственное в своем роде. В библиотеке его Библия, напечатанная в 1462 году! А сборище архитектурных проектов!.. Итальянские чертежные гравюры дворцов, раскрашенные в райские колеры. На земле я таких цветов не видел! Варсонофий, наверное, море-окиян такого цвета и живущие в нем земчузные раковины. А в одной палате к потолку подвешены хрустальные круглые сосуды, в коих плавают золотые пучеглазые рыбы!
Мысли Феодосии скакали, как блохи.
– Живые рыбы подвешены к потолку? – не поверил Варсонофий. – Фу-ты ну-ты. Тебе не приблазилось? Может, Андрей Митрофаныч опоил тебя зелейной отравой?
Если бы отравой! Если бы дурманными травами! Если бы все это Феодосии привиделось от дьявольского табака! Но то была явь. Оказывается, некоторые московиты живут в сказке.
Феодосии, выросшей в семье богатейшего тотемского солепромышленника Извары Строганова, и в голову не приходило, в какой свет она попадет, дойдя пешим ходом до Земляного города, где стояли палаты Соколова. Но уже от одного взгляда на хоромы из белого камня она оробела. Палаты были четырехэтажные! И облик их показался Феодосии неуловимо знаком.
– Флоренция, – вспамятовала она. – Флорентийский стиль.
Прохожие косились на монаха, долго глядевшего на дворец с другой стороны переулка.
– Зришь, божий человек, какие хоромы можно отмахать с помощью Господа? – сказал Феодосии случившийся вблизи некий похмельный бродяга. – Надо только не грешить, чаще молиться и жить в скромности. И фортуна сама тебя найдет.
Подзаборник пьяно засмеялся.
Далее Феодосия услышала бормотанье, в котором разобрала только словеса «рог изобилия» и «в нужное время в нужном месте». Она осторожно отошла в сторону и вновь вперила взгляд в хоромы. Епанча, или, как выразился бы старший чертежный дьяк Макарий, крыша, была из начищенной докрасна меди, но местами отливала бирюзой. Весь дом сложен из белого камня, скрепленного частыми коваными скобами. По второму этажу тянулась целая галерея подвесных гляделен. «Ложи», – сказал бы об них Макарий. «Балконы», – выразился бы знаток римского домостроения отец Логгин. Глядельни застеклены муранскими стеклами в свинцовых переплетах. Никаких тебе дубовых, а то и сосновых венцов с паклей, деревянных наличников или ставен. Ставни были тоже медными!
