— Скоро царю батюшке и мышей не допроситься будет с такими-то разбойниками Васильчиковыми? — драматически вопросила Василиса.
Упоминание мышей весьма приободрило Матрену. Она внезапу вспомнила про летучих мышей и наконец-то смогла завладеть всеобщим вниманием.
— А како, Путилушка, не налетали на Москву летучие мыши?
— Какие такие летучие мышы, баба Матрена?
— А вот эдакие, — одернув полавочник под гузном, затеялсь баять повитуха. — Налетают те мыши черной стаей прямо с небес и пьют из людей, каким случилось оказаться в полночь на улице, кровушку. Да пищат, да хвостами вьют! Спаси Господи!
— Это ты Матрена, баснь баешь, — заметил Извара. — А елда в тех краях в стаи не сбивается? Девок не похотствует?
— Зря ты, Извара Иванович, меня, благонравную вдовицу, обижаешь. Мыши те день отсиживаются в пещерах, а како ночь падет, летят кровь пить.
— Да как же оне летят? — окончательно встрепенулась от своих мыслей Феодосья. — Ведь у них крыльев нет? Али мышь подкинешь, так она на землю не свалится?
— А как грешный дух блудодея Орефки над Тотьмой летал? — привела контраргумент Матрена.
Сей пример уел всех присутствующих. Все на время затихли, тыча вилками в миски да бренькая ложками в горшках.
— А како, Путилушка, девки в Москве одеваются? — неожиданно вопросила Феодосья.
— Тьфу! — с нарочитым омерзением ответствовал брат. — Что наводят московские бабы образа! Ну, чистые рожи! Как у нас на масленицу чучело малюют, так оне по улицам лызгают. Набелены, набагрянены, начернены! Сами, без мужей, на торжища таскаются, торгуют себе всякую женскую дребедень.
Мария, в протяжении всего хуления московских жен сидела с постным видом, скрывая удовлетворение, но при упоминании неведомых товаров не удержалась.
— И какую пакость блудищи московские выторговывают, мужей не спросясь? — загоревшись зенками, вопросила Мария.
— Есть на Красной площади целый ряд лавок, где торгуют ароматные притирки из востока.
— Да что же это за притирки? — подивились Василиса с Матреной. — Али елейные, от родимчика?
— Склянка замкнута затычкой, а в ней масло. Вроде деревянного елея. Но воняет розой, либо жасмином, либо лавандией какой. Черемухой тоже. Цветами, в общем!
— Да почто же это? — выпучила глаза Мария.
Путила ухмыльнулся.
— Притирать бабам в заушинах да… — он мотнул головой, вспоминая что-то, — …да, прости Господи, в лядвиях.
— В лядвиях?! — дружно выдохнули жены. — Цветами московскими?
— Гос-с-поди, срам какой! — охнула Матрена. И припечатала. — Озорство сие, а то дак и блуд! От манды должно пахнуть мандой, а не красной Москвой!
— Да почто же у меня, добронравной жены, от межножия всяким клевером должно зловонить? — вопросила Мария, не упуская случая упомянуть о своем благонравии. — Али у меня там сеновал? Да у меня, окромя Путилушкиной елды, никакой соломинки в манде не было!
— Чего ты ко мне пристала? — отмахивался Путила. — Говорят, иным мужикам нравится эдакий розовый букет.
— Когда крапивой из-под подола несет? — бушевала Мария. — Али грибами сыроежками?
— Тьфу! — дружно порешили жены. — Сие воня злая.
— От лукавого! — подвела итог дискуссии Матрена.
— А что, сын, бают в Москве об положении промыслов? — вопросил Извара Иванович. — Каково с податями? Не ослабят?
— А так ослабят, что не вздохнешь, — крушился Путила. — Ослаба нам, промысленникам, только на том свете будет. Знаешь, чего в Москве-то творится?
Путила кинул скорый взгляд на жен, как бы удостоверяясь, что уста оне будут деражть на заклепе, и грозным, но тихим голосом рекши:
— Чего думные бояре царю нашему, незлобивому и простодушному, Алексею Михайловичу насоветовали?.. Сговариваются с богатым московским боярином, и он подает государю челобитную жалобу, де мол, ворвались в его дом лихие, положим, тотемские люди, и ограбили все подчистую на общий счет в пять тысяч рублей… И список прикладывает, где поименно перечисляет агаманты, перстни, ожерелья, серебряные чары да золотые кресты, да всякое прочее добро.
— Ишь, ты! Лихи срать московиты! — закрутил бородой Извара Иванович.
— От же, сучьи сыны! — возмутилась Матрена.
— И чего далее?.. — шепотом промолвила Василиса, перекрестясь.
Путила с горечью усмехнулся.
— А далее Алексей Михайлович отдает приказ тотемскому воеводе найти своих разбойников да вернуть добро. В Тотьме, знамо дело, никто сих агамантов и крестов в глаза не видел. И тогда царь-государь велит вернуть кунами на общий счет в пять тысяч рублей. А воевода не балда, чтоб свою мошну трясти, он и велит собрать деньги с промысловых да дворянских людей. С нас, значит.
— А это где ж мы возьмем? — крякнул Извара Иванович. — Коли сами с хлеба на квас перебиваемся?
— Голодному срать, только жопу драть, — подтвердила нищету сродственников Матрена.
— Да кого, баба Матрена, сие волнует? — с упрекой вопросил Путила. — Боярам надобно казну пополнять, а мы — крайние. Да может государь Алексей Михайлович ни о чем и не догадывается. Вернее всего, что бояре кривду ему лгут про грабителей, а он, заступник наш, и заступается по доброте своей.
Все слушатели, на всякий случай, как можно скорее согласились, что светозарный Алексей Михайлович в сих грабежных делах, однозначно, сторона обманутая.
— И часто такие вещи творятся?
— А уж Тверь, Реутов, Городище, Порожец так-то откупались. Того и гляди, до нашей Ростовщины в Заволоцкой земле дойдет эдакая скоморошина.
Феодосья при упоминании театрального термина, знамо дело, тут же прониклась своими любовными аллегориями и порывисто вздохнула, и поморгала очесами. На что Мария пнула ея под лавкой.
— Надобно, Путила, повышать нам цену за соль. Чтоб на такой грабежный случай иметь запас, — измыслил Извара.
— Верно, отец, — поддакнула Василиса.
— Тем более что прирастаем мы, Строгоновы, варницами, — поторопилась доложить Мария.
— Это как? — поглядел на отца Путила.
— Федосью за Юду Ларионова, считай, просватали, — объяснила Василиса. — А у него варница!
— Ладное дело! — подвернул рукой Путила.
— То она и сидит, как неподоенная, — торопилась с алиби Мария. — Не хочет от матушки с батюшкой в чужой посад ехать. Здесь-то она, как оладушка в меду, ни плетки, ни полена не пробовала. А за мужем-то како еще будет? Не всякий муж, как мой Путилушка, добр да справедлив, бьет только за вещь. Иной будет драть, как козу сидорову.
Мария не могла остановиться.
— Полно девку нам напугаешь! — остановила ея Матрена. — Она и так сидит, как оторопелая.
