— Начали разыскивать причастных к покушению на адмирала. Грозили убить меня, потом Месье…
Она вздрогнула всем телом, губы задрожали. Взгляд — раненой пантеры. Как бы не упала в обморок. Но Гиз не желал замечать этого и продолжает кромсать словами-ножами трепещущее сердце:
— Убийца когда-то служил у Месье, скоро это станет известно. Ваш сын мстит адмиралу как полководцу враждебной партии, с которой он воевал; он является его первейшим врагом — так говорят гугеноты.
— Что они еще говорят? — глухо спросила Медичи.
— Колиньи становится хозяином Парижа, он отбирает это место у Анжу, который не может ему простить этого. Если то, что я сказал, дойдет до короля, он обвинит Месье и в приливе ярости…
— Что?..
— Собственноручно убьет его.
Она знала это. Бешеный Карл неуправляемым. А то, что Анжу участвовал в заговоре против адмирала — об этом король узнает из допросов после ареста одного из заговорщиков, хотя бы Гиза.
Тянуть время нельзя. Уже завертелись колеса механизма расследования злополучного покушения, выявления его организаторов. Теперь гугеноты не успокоятся, и король нынче — самая сильная фигура! — их союзник.
— Кажется, я сама себе уготовила ловушку, из которой могу выбраться теперь одним-единственным путем, — пробормотала Екатерина так, что никто не услышал.
И она приняла решение первой нанести удар, как советовали царедворцы. О последствиях она уже не думала.
А Гиз выдал еще пару фраз, поставивших окончательную точку в ее решении:
— Больше покушений не будет, адмирал пошел на поправку. Если король, уступив ему, даст согласие на объявление войны Испании, вы, мадам, перестанете быть властительницей; им станет Колиньи, и тогда неизбежна новая гражданская война. Выходит, вы зря пожертвовали дочерью ради мира.
Екатерина подняла бледное лицо и уставилась ему в глаза. Снизу вверх. Левое веко дергалось, губы дрожали. Она хотела сказать, но не могла. Он помог ей:
— Что касается массового избиения, то оно неизбежно воспоследует после устранения зачинщиков мятежа, их главарей, о которых вы говорили, ибо все гугеноты бросятся на их защиту. Только так можно сохранить мир в королевстве; пока гидра вся здесь, необходимо устранить ее присоски, которые она раскидала по всему Парижу и которыми собирается пить нашу кровь.
Гиз замолчал. Она думала. Все ждали.
Мир! Вот что было важно для нее и ее детей. Такой ценой? Что ж, пусть так. Кто хочет мира, должен готовиться к войне. И если это единственный способ, то она пойдет на это, что бы там потом ни говорили. Ее верные советники единодушны, и она должна быть с ними, ибо они — опора трона, ее сила, ее войско. Да и могут ли все в один голос быть неправы?
Ей надо подчиниться. Так они хотят, и значит, так должно быть. Ей надлежит быть заодно, она не может не оправдать ожиданий, они — сваи, на которых стоит престол ее сыновей, убери их — он закачается и упадет. Тем более, что все их слова — безжалостная правда, она и сама это видела и приняла решение чуть меньше четверти часа назад. Остальное время ей требовалось для окончательного утверждения его.
— Значит, они хотят убивать? — услышали заговорщики ее изменившийся до неузнаваемости голос.
— Да, мадам.
— Моих сыновей и меня?
— Всех, мадам.
— Тогда я первой нанесу удар! Этой же ночью! Их будут убивать в постелях, как щенят, и весь мир содрогнется, узнав, как наказывает король Франции за вероотступничество и за покушение на его жизнь!
Все вздохнули с облегчением, на лицах разгладились морщины.
— Решение мудрое и будет одобрено папой, мы все в этом умерены, — сказал Гиз.
— Не сомневаюсь, — ответила королева-мать.
Теперь она воспряла духом, в ней проснулась оскорбленная женщина и правительница, у которой ее мятежные подданные чтит отобрать власть, данную ей Богом и людьми. Екатерина сразу изменилась, теперь она была полна решимости действовать и даже удивлялась, к чему столько времени позволяла себя уговаривать. Ее подданные оживились, увидя такую перемену, ей стали советовать, спрашивать.
— Теперь надо добиться согласия короля, — объявила она. — Сделать это будет нелегко, ибо король благоволит к гугенотам, а адмирала искренне любит, так, во всяком случае, он уверяет всех. Надо убедить в их предательстве и вероломстве; здесь нужен тонкий психологический подход. Эту миссию я на себя не возьму. Пойдете вы, Гонди, вы сможете; вы его наставник, вас он всегда слушал. Затем пойду я, в трудную минуту вас поддержу.
На том и порешили.
Гонди вошел первым. Король пытливо уставился, недоумевая, чего ему надо.
— Сир, я пришел говорить о возмездии, о покарании безбожников, о наказании тех, кто мечтает сбросить вас с трона, чтобы сесть самому.
— Сбросить с трона? Невозможно… Кто же это? О ком вы, Гонди? — нахмурился король.
— О ком же, как не о гугенотах.
— Я так и думал. Вы, стало быть, тоже полагаете, что их выкрики и угрозы что-нибудь да значат? Считаете, что они способны на решительные действия? Смогут овладеть дворцом? И это после того, как я отдал им сестру!
— Вот именно, сир. Нельзя не видеть неизбежного конца, какой воспоследует за их угрозами и решимостью мстить.
— Как только я найду убийц адмирала, они успокоятся.
— Даже если это будет Гиз?
— Да, Гонди. Я обещал сурово наказать обидчика и сдержу королевское слово.
— А если это будет не Гиз, а кто-то другой? — осторожно спросил Гонди.
— Кто же, например? — и король застыл в ожидании ответа, глядя в каменное, непроницаемое лицо наставника.
— Ваш брат, сир.
— Мой брат?! — он сразу же понял, о каком именно идет речь, и обрадовался. — Вы полагаете, что это дело рук Анжу?
— И ваша мать.
— Как! — Карл поперхнулся, выпучил глаза и сделал несколько неверных шагов, удаляясь от Гонди, от лица которого не отрывал взгляда. В глазах его читался ужас. — И моя мать?! Она?..
— Да, сир.
Король все еще не верил, не мог поверить в такое злодейство. И от кого? От собственной семьи! Это было выше его понимания.
Да кто ему сказал? В конце концов, что он плетет? Думает, что ему все дозволено?
— И у вас, что же, есть доказательства? — глухо спросил король, опираясь рукой о подоконник, который он нащупал ладонью, когда отходил от Гонди, как от прокаженного.
— Есть, сир, — твердо, не моргнув глазом, ответил наставник.
— Где же они?
— Они здесь, сын мой, — ответил голос за спиной Гонди, и Карл увидел мать, неслышно вошедшую в комнату.
Карл сделал еще шаг назад. Теперь он будто сросся с подоконником. Бледный, с вытаращенными глазами глядел, как на привидение, на мать, медленно и неуклонно наступавшую на него. Руки тряслись, он глотал слюну и так глядел на королеву, будто это пришла его смерть.
