— Хорошо, милейший, но как же мы пойдем дальше, у нас на лицах ведь не написано, что мы слуги герцога Анжуйского. Да и крестов нет на шляпах…
— Никто и не подумал остановить нас, — поддержал Матиньона Лесдигьер, — когда мы выходили из ворот Лувра. Кто посмеет задерживать дворян его высочества, которых к тому же все знают в лицо!
— Как только вернемся в Лувр, разнесу в пух и прах всю стражу, охраняющую ворота! — вскричал Матиньон. — Свора безмозглых остолопов! Никто даже не удосужился предупредить о крестах и повязках!
— Не беда, ваши милости, — раболепно заулыбался старшина, — это можно легко исправить.
Он обернулся и, поискав глазами, подозвал одного из своих людей.
— Остались у тебя еще повязки и кресты? — спросил он его, когда тот подошел.
Ополченец из народной дружины «Во славу Христа» с сосредоточенным видом обшарил карманы, потом полез за пазуху и извлек оттуда одну повязку и один крест.
— И это всё? — грозно спросил старшина.
— Всё, — виновато пожал плечами горожанин.
— Ступай немедленно и разыщи где хочешь еще одну повязку и один крест! Зайди в дом! Там есть убитые среди наших, сними — и бегом сюда!
Горожанин кивнул и побежал в дом Колиньи.
— Черт возьми, мы теряем время! — выругался Матиньон. — Как бы нашему гугеноту не удалось улизнуть.
— Где тогда его искать? — поддержал Лесдигьер. — А ведь он — важная птица, один из главных!
И они вопросительно уставились на старшину точно так же как только что он сам смотрел на них.
— В таком случае… — пробормотал предводитель дружины Христовой и поглядел по сторонам, словно ища выхода в создавшейся ситуации. И вдруг какая-то удачная мысль пришла ему в голову, он даже просиял: — В таком случае возьмите мои! Вам надо торопиться, а мне их сейчас принесут.
И он с готовностью протянул повязку и крест вместе с булавками, которыми тот крепился к тулье шляпы.
Вот это другое дело! — воскликнул Матиньон, цепляя знаки отличия. — Теперь нам остается распрощаться и отправиться на улицу Платриер, не боясь, что нас остановят или, чего доброго, нападут.
— Как ваше имя, милейший? — спросил Лесдигьер. — Я доложу герцогу, и он, надо думать, не забудет и сумеет отблагодарить.
— Меня зовут Кажу, Немон Кажу, ваша милость, — с восторгом ответил старшина.
— Очень хорошо, постараюсь не забыть это имя. А теперь прощайте, господин Кажу.
— Удачной охоты вашим милостям!
И они расстались.
— На кой черт тебе понадобилось его имя? — спросил Матиньон, когда они шли уже по Орлеанской улице.
— Надо же знать, как зовут нашего благодетеля, — улыбнулся Лесдигьер, — как-никак, а он спасает наши жизни, а заодно и Шомберга. Кто знает, быть может, нам доведется еще встретиться.
— Как бы там ни было, а мы должны торопиться: может быть, Шомберг уже ждет помощи.
— Нам осталось недолго идти, сейчас будет поворот налево, а за ним — направо. Предусмотрительные все-таки эти католики, продумали все до мелочей, даже опознавательные знаки придумали.
— Хорошо, что мы отправились сначала к дому адмирала, — ответил Матиньон, — иначе не добраться до Шомберга.
Он намекал, что, едва они выбрались с улицы Бетизи, как им повсюду стали встречаться вооруженные пикеты, пробовавшие было остановить их, но пропускавшие дальше благодаря весьма своевременной мере предосторожности, подсказанной Немоном Кажу.
На Орлеанской улице, так же, как и на улице Кокийер, куда они вышли, продолжались такие же зверства, какие уже довелось им увидеть: так же преследовали бегущих гугенотов, так же расстреливали на улицах и крышах домов, где они пробовали спастись от ворвавшихся в дом убийц, так же выбрасывали из окон их окровавленные трупы. Но Лесдигьер с Матиньоном не могли задерживаться и встревать в каждую схватку, иначе им никогда бы не добраться туда, где жила любовница Шомберга.
Дом графини Антуанетты де Форвиль, этой Лайды
[24]
своего времени, находился на пересечении улиц Кокийер и Платриер. Фасадом он выходил на особняк де Фландри, окна правого крыла глядели на монастырь Раскаявшихся грешниц, или отель Богем, как стали называть это место позднее; с левой стороны стояли в ряд дома зажиточных горожан. Позади дома находился сад с калиткой, через которую можно было попасть на улицу Сежур.
Здесь было безлюдно — гугеноты тут не проживали, шум и крики слышались только с улицы Гренель, служившей продолжением Платриер, и из домов, стоящих на улице Пажвен, на месте которых два века спустя будет площадь Виктории.
Друзья подошли к дому и энергично постучали в дверь молоточком, подвешенным у входа. Через мелкую сетку, забиравшую окошко в двери, показалось встревоженное лицо женщины. Какое-то время она пытливо рассматривала непрошеных гостей, видимо, пытаясь угадать, кто они такие, но, несмотря на утро так и не узнала их, потому что оба глубоко надвинули на глаза шляпы и до самого подбородка закутались и плащи. Однако это не насторожило даму, ибо она увидела опознавательные знаки.
— Я вижу, что вы из наших, — сказала она и потом спросила: — Но кто вас прислал?
— Тот, кого вы просили, — прозвучал ответ из-под одной из шляп.
— А кого я просила? — вновь послышался недоверчивый голос.
— Месса! — рявкнул другой посетитель. — Да открывайте же, черт возьми, или вы хотите, чтобы ваш гугенот улизнул по крыше вашего дома?
— Бог мой, да вы из Лувра! — сразу же всполошилась дама и отмерла задвижку. — Что же вы мне сразу не сказали? И она впустила незнакомцев в дом.
— Где он? — быстро спросил один, не давая времени опомниться.
— Там, на втором этаже. Вот лестница. Он спит, я напоила его вином до бесчувствия.
Лесдигьер и Матиньон вытащили шпаги из ножен.
— Только бога ради, — умоляюще сложила руки графиня де Форвиль, — не убивайте его у меня в доме, он станет сопротивляться и переломает всю мебель, а когда вы его убьете, мне придется повсюду вытирать кровь.
— Успокойтесь, мадам, мы прикончим его там, на берегу Сены, где убивают гугенотов и высятся горы из их трупов.
— Слава богу! Будьте осторожны, — предостерегла она, когда Лесдигьер и Матиньон стали подниматься по лестнице, — он силен, как бык. А его шпагу, пистолеты и кольчугу я спрятала. Я подожду вас внизу.
— Бог да зачтет ваш подвиг, мадам, во славу истинной веры.
— Слава Иисусу! Смерть еретикам!
Они тихо поднялись по лестнице, подошли к дверям комнаты, на которую снизу указала рукой хозяйка дома, тихонько открыли их и застыли на пороге. Шомберг безмятежно спал или, вернее, храпел во всю силу легких, не подозревая, что творилось сейчас на улицах Парижа. Рядом была вторая примятая подушка, с нее совсем недавно, как только прозвучал набат, подняла голову Антуанетта де Форвиль, которая через герцога Монпансье договорилась, что за ее любовником-гугенотом придут убийцы. Но герцогу было не до того. Возня в Лувре затянулась не на один час, к тому же одни из гугенотов ухитрился разрядить в него пистолет и попал в голову. Рана оказалась пустячной, но вывела герцога из строя на добрые полчаса, и теперь он ходил по дворцу с перевязанной головой и спрашивал всех, покончили ли с Ларошфуко, Телиньи и другими, совершенно забыв, о чем говорила ему госпожа де Форвиль. Это и спасло Шомберга.
