— Был бы слышен всплеск воды.
Они замолчали и в недоумении стали осматриваться кругом. И вдруг один из них, тот, что подал голос первым, спросил, указывая на дом, у которого они стояли:
— Уж не здесь ли они укрылись?
— В самом деле, ведь не в преисподнюю же они провалились! — воскликнул еще кто-то. — Да ведь, кроме этого дома, им и деваться-то некуда.
— Надо выломать двери и узнать.
— Но на них нет креста.
— Значит, этот дом принадлежит католику.
— Кто бы он ни был, католик или нет, а надо пойти и выломать двери, если, конечно, нам их не откроют.
— Кто же откроет двери дома в такое утро!
— В таком случае надо идти на штурм дома! За мной! Смерть гугенотам!
— А если их там нет?
— Тогда мы принесем извинения хозяевам и уйдем.
— С пустыми руками? Да ведь эти дома принадлежат богатым торговцам, чьи лавки стоят на этом мосту!
— Молчать! Что мы — банда грабителей? Наше дело — поймать еретиков, а остальное нас не касается. Впрочем… если хозяева вздумают дать отпор и посмеют ослушаться королевского приказа в отношении укрывательства гугенотов… тогда… тогда нам придется применить силу. Во всяком случае, никто не станет ругать нас за это.
И он собрался уже начать барабанить в дверь, как вдруг к нему подошел предводитель и ухватил за руку.
— Не сметь! — приказал он, и в наступившей тишине спросил: — Знаете ли вы, кому принадлежит этот дом?
Наступило молчание. Каждый пытался вспомнить, но безуспешно.
— Лучше бы нам этого не знать и никогда не показываться здесь, — продолжал главарь.
Один неожиданно хлопнул себя рукой по лбу и робко проговорил, отступая от стен дома на несколько шагов:
— Черт меня подери… Да ведь в этом доме живет…
— Кто же? — спросили все разом.
И в наступившей тишине грозно прозвучало:
— Миланец Рене, личный парфюмер ее величества королевы-матери!
Будто ледяной дождь вдруг низринулся с небес и охладил головы убийц. Все тут же по примеру товарища боязливо отступили от двери на несколько шагов, словно за нею жил трехглавый дракон, пожиравший людей, или сам Вельзевул. Никто не проронил ни слова, все с опаской смотрели на дом, в котором жил человек, о коем ходили слухи, что он и есть настоящее чудовище, которое убивает людей, не прибегая к помощи оружия.
— Ты это точно знаешь? — спросил кто-то.
— А как же! Ведь моя жена приходит сюда покупать духи.
— И я здесь был несколько раз, моя дочь покупала в этой лавке косметику.
— Но почему же нет вывески?
— Кто его знает, может быть, он захотел ее обновить и отдал красильщику.
— Нет уж, — проговорил один, кладя аркебузу на плечо, — но мне так лучше сразиться с самим дьяволом, чем иметь дело с этим господином. Мне моя жизнь еще дорога. Я-то уж знаю, какими методами действует этот чародей, и не хочу, чтобы отравили мою жену, а потом и меня самого.
— Да пусть там сидит хоть сотня гугенотов, а дом будет завален сокровищами персидского шаха — я не подойду к нему ближе, чем сейчас стою, — сказал другой. — С королевой-матерью шутить не годится, это уж я вам точно говорю.
— А по мне так вообще лучше унести ноги с этого места. Как знать, не смотрит ли сейчас сам дьявол в окошко?
— Ей-богу! — вскричал один и бросился бежать, таща за гобой пищаль. — Мне показалось сейчас, будто кто-то открыл окошко и погрозил нам кулаком!
И вся свора убийц торопливо, обгоняя один другого, устремилась прочь, на ходу выкрикивая начальные слова молитв и осеняя себя крестными знамениями.
А там, в доме, в это время Рене и его подмастерье оттаскивали раненых в одну из комнат первого этажа, где их торопливо раздевали и укладывали в постели. Им помогал Лесдигьер, но и он тоже был слаб. Рене, мрачно осмотрев его раны, сказал, указывая на матрац, лежащий на полу:
— Раздевайтесь и ложитесь, не изображайте героя. Ваши раны хоть и не опасны, но тоже требуют немедленного лечения. Я тотчас же займусь всеми вами. Жан, принеси таз с теплой водой, бинты, тряпки. Все остальное я принесу сам.
Он осмотрел Шомберга и покачал головой:
— С этим придется повозиться: лезвие попало в легкое и поцарапало его; могло быть хуже. Вторая рана еще серьезнее, ему разрубили ключицу. Могу себе представить, какой силы были удары, если клинок прорубил даже кольца кольчуги. Но если бы не она, вам пришлось бы проститься со своим другом. Хорошо еще, что целой осталась голова, видно, он умело защищал ее. Бедро опасений не вызывает, задета только мякоть.
— Он будет жить?!
Парфюмер кивнул:
— Не будь я Рене, если не удастся поставить вашего друга на ноги, мсье Лесдигьер, к тому же ведь я обязан ему жизнью, а долги всегда надо оплачивать. Пусть пока пребывает в беспамятстве, это ему только на пользу, не беспокойте его.
Матиньон был в сознании, но все время стонал. Рене подошел, осмотрел его и успокоил, сказав несколько ободряющих слов и смазав края ран каким-то составом.
— Тоже ключица… — он вздохнул, помолчал, покачал головой. — Рубились, значит, на славу. И тоже ранение в грудь! Да как же вы ходили, ведь от такого удара обычно валятся с ног!
— Я старый солдат, — слабым голосом проговорил Матиньон, — и мне случалось получать удары и почище этих. Скажите только одно, мэтр, буду ли я жить? Если нет, то дайте мне перо и бумагу, я напишу прощальное письмо одной даме, она живет близ Ла-Рошели, а больше у меня никого нет, кроме друзей. С ними я прощусь прямо здесь же…
— Ну, ну, — и Рене пожал ему руку повыше локтя, — не надо раньше времени хоронить себя; той даме, что близ Ла-Рошели, это может не понравиться. Ваши раны не опаснее, чем у других, и вполне поддадутся лечению, вопрос только времени. Честное слово, — парфюмер бросил взгляд на Лесдигьера, и снова повернулся к Матиньону, — если бы я не знал имен этих двоих, я назвал бы их Сцевой и Ацилием.
— Благодарю вас, мэтр. Если удастся выкарабкаться, у вас не будет на этом свете раба, преданнее меня.
— А на том? — улыбнулся миланец.
— И на том тоже, — попытался в ответ улыбнуться Матиньон. Рене подошел к Лесдигьеру:
— Вас я подниму на ноги раньше всех. Царапина на щеке — сущий пустяк, хотя потом и останется шрам. Укол в грудь и рубленая рана руки… Действует? Не сильно болит?
И он слегка потряс руку. Лесдигьер поморщился:
— Не сильно. Я обмотал руку плащом.
— Ваше счастье, в противном случае вы бы ее лишились. Слава богу, что хоть левая, как иначе вы бы сражались? Знаю, что бились не один на один и даже не против двоих, для вас это сущий пустяк. Видимо, убийц была целая свора.
