Гиз хмуро поглядел на него.
— Мне не до смеха, господин коннетабль, — сказал он, — хотя, надо признаться, в этой шутке и скрывается известная доля здравого смысла.
— Чего же вы хотите? — сухо проронил коннетабль, прекрасно понявший душевное состояние собеседника. — Мечтаете о славе Октавиана
[48]
или Квиета
[49]
при Траяне?
— Я не собираюсь при живом короле становиться во главе государства, — ответил Гиз.
— Итак, мечтам о честолюбии вы дали отставку. Что же тогда привело вас ко мне?
— Я хочу, чтобы вы поговорили с королем о моем возвращении ко двору. Я не желаю хорониться по закоулкам Франции и наезжать в Париж инкогнито. Наконец, я мечтаю вновь возглавить христианское войско с тем, чтобы в открытую бороться против кальвинистов.
Коннетабль несколько раз кивнул, словно соглашаясь со сказанным, потом искоса посмотрел на Гиза:
— Почему бы вам самому не попросить об этом короля? Или вдовствующую королеву?
— Я сделал бы так, как вы говорите, Монморанси, если бы при особе Его Величества не состоял столь знатный и влиятельный вельможа, как коннетабль Франции, через посредство которого, я думаю, будет легче уладить этот вопрос.
Коннетабль долго молчал, нахмурив брови и выстукивая пальцами военный марш на поверхности стола. Это служило признаком того, что он напряженно думает.
Коннетабль действительно находился в мучительных размышлениях. Сейчас он думал о сообщении своего шпиона, что Гизы договариваются с Филиппом II и просят у него помощи против протестантов. И этим самым предают интересы своего отечества, предают королеву-мать, которая в тяжелой борьбе отстояла интересы французского государства от посягательств Филиппа. Как же теперь в глазах ее и короля будет выглядеть старый Монморанси с его протекцией человеку, за их спинами договаривающемуся с испанцами о борьбе против своих же соотечественников? Мало того, за свою услугу Филипп II требовал Бургундию и Прованс — огромные провинции, поддерживающие и без того не слишком сильную экономику Франции. И все это ради того, чтобы самим править от имени короля, залив при этом кровью безвинных жертв многострадальное Французское королевство.
Коннетабль вспомнил недавний разговор с королевой-матерью и королем в Лувре. Екатерина Медичи недвусмысленно намекнула, что не прочь была бы совсем избавиться от Франциска де Гиза, смутьяна и предателя, и осыпала бы благодеяниями человека, избавившего ее от него. Корни этой ненависти уходили глубже, ко времени правления Генриха II. У нее была хорошая память, и она мучительно переживала разговор, произошедший между нею и Гизом теплым весенним днем 1555 года.
Она была женой Генриха II и королевой Франции, но фактически страной управляла фаворитка короля Диана де Пуатье. Екатерина Медичи лишь присутствовала на церемониях, безгласная, никем не видимая. Все взоры были устремлены на красавицу Диану, все разговоры были только о ней, двор собирался в основном у нее во дворце. Роль королевы Франции сводилась единственно к тому, чтобы рожать наследников престола, и в этом, надо сказать, Екатерина Медичи преуспела.
Обиженная пренебрежительным отношением супруга, устраненная от всяких политических дел, мучимая муками ревности и жаждавшая взять реванш на ниве амурных дел, Екатерина Медичи, королева Франции, которой было в то время тридцать шесть лет, однажды позвала к себе Франциска де Гиза, славного полководца французского войска, и предложила ему в недвусмысленных выражениях стать ее любовником. На что Франциск де Гиз, почти одних с ней лет, подумав, ответил:
— Ваше Величество, если я не соглашусь, я стану вашим врагом, если соглашусь — лучшим другом. И то, и другое одинаково почетно. Но в первом случае я выиграю, поскольку по-прежнему буду недосягаем для вас. Во втором — проиграю, так как стану уязвим, слабым и беспомощным. Вы же, полюбив, станете ленивой и бездеятельной, что непременно бросится в глаза вашим врагам. Я предлагаю не менять позиций.
— Вы полагаете, — спросила уязвленная Екатерина Медичи, — я предложила вам это для того, чтобы вы не посягали на трон Франции?
— Вы умная женщина и не станете без причины делать подобные предложения наследному принцу Лотарингского дома.
На что королева, опустив голову, тихо и вполне чистосердечно ответила:
— Ах, герцог, у вас, мужчин, на уме только политические расчеты и ничего больше. Пусть я королева, но прежде я всего лишь женщина, лишенная внимания, ласки, любви… Женщина, на глазах у всех обманываемая своим супругом.
— И вы хотели бы взять реванш?
Она подняла на него глаза и поняла, что никакого чувства к ней у него нет и в помине. Она чувствовала, как краска медленно заливает лицо.
— А потом ваш супруг, — продолжил Гиз, — отправит меня на плаху по обвинению в прелюбодеянии со своей женой. Благодарю покорно, мадам, но я не собираюсь закончить свои дни столь плачевным образом.
— Да поймите же, — возразила она, — королю нет до меня никакого дела, он всецело занят своей фавориткой. Поверьте, он будет даже рад, узнав, что супруга его не обделена мужским вниманием.
Герцог усмехнулся и покачал головой:
— Жилище может долго пустовать, никем не занятое и никому не нужное, ибо хозяин построил новый дом, краше прежнего. Но стоит кому-либо поселиться в заброшенном доме, как его прежний хозяин тут же набросится с кулаками на непрошеного жильца. Собака лежит рядом с охапкой сена, до которого она совсем не охотница, но стоит подойти к этому сену лошади или корове и начать жевать его, как пес бросается на незваного гостя и начинает рвать его зубами. Так и король: он тут же придет в ярость. К тому же он не станет терпеть скрытые насмешки над своей особой. Король — мужчина, мадам, а вы женщина. Ему простителен любовный флирт, пусть даже на виду у всех, ибо он повелитель государства. Вы же — женщина, существо слабое и наказуемое как своим супругом, так и святой церковью. Вам этого не простят.
— Вы, значит, беспокоитесь обо мне?
— Разумеется, Ваше Величество, но и о себе тоже, поскольку король узрит в наших отношениях предлог для расправы со мной. Этим самым ему удастся избавиться и от могущественного вассала, который богаче его самого, и от претендента на престол.
— Ах, герцог, — вздохнула королева, — вы опять о политике…
— В наше время нельзя не думать об этом, Ваше Величество. К тому же, кого вы обретете в лице главнокомандующего, если моя голова слетит с плеч или я окажусь в Бастилии? Старого Монморанси, годного лишь на то, чтобы протирать штаны на королевских заседаниях? Как видите, мадам, я забочусь также и о благополучии государства.
