— Попасть в лагерь католиков, окружающих Гиза, непросто, — произнес Поплиньер, — а между тем сделать это надо именно сейчас, пока еще не поздно, пока не повторился Амбуаз… Кто возьмет на себя труд выполнить эту миссию?
— Я это сделаю! И я! Могу и я! — сразу послышались голоса со всех сторон.
Поплиньер поднял руку:
— Для этого необходимо пробраться в лагерь папистов под видом солдата их армии, но прежде надо знать пароль, а никто из нас его не знает. Любого тут же схватят и убьют на месте.
— Я знаю пароль, — прозвучал голос в тишине.
— Вы, Лесдигьер? Но откуда?
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, братья, ибо я связан клятвенным словом.
— Не след нарушать слово, если дворянин дал его, — сказал Поплиньер. — Но, надеюсь, это не относится к паролю?
— Ни в коей мере. Это слово «Лотарингия».
— Отлично. Теперь нужен доброволец. Все вы честные и храбрые дворяне, друзья мои, и никто из вас не задумается отдать свою жизнь за святое дело и нашу веру, но, повторяю, задание очень сложное и ответственное. Если посланный провалится, не успев выполнить его, они тут же сменят пароль, и тогда задача станет сложнее втрое. Но необходимо не только убить Гиза, но и остаться в живых самому, обставив дело так, будто происшедшее — всего лишь несчастный случай. Кто готов пожертвовать собой во исполнение богоугодного дела? Кто чувствует в себе достаточно силы, чтобы выдержать все испытания, уготованные ему судьбой, и не выдать на пытках, коли до них дойдет, своих товарищей по вере, по духу, по оружию? Кто готов, убив тирана, воскликнуть под топором палача: «Да здравствует Священное Писание, проповедь и псалом!»?
— Я — раздался громкий и уверенный голос.
Польтро подошел к столу и обвел всех собравшихся ясным взглядом своих южных карих глаз.
— Мне предназначено быть карающей рукой, и я никому не позволю быть впереди себя. Кровь моих братьев и моего отца, на трупах которых я поклялся отомстить их убийце, взывает к мщению.
Никто не возражал, ибо все знали, что де Мере долго готовился к этому.
Граф подошел к Польтро и положил руку ему на плечо:
— Готов ли ты, Курций?
[55]
Так же коротко Польтро ответил:
— Я готов.
— Когда? — спросили Поплиньер и Субиз.
— Завтра. На рассвете.
— Да будет с тобой Бог! Споемте, братья, псалом во славу Господа, ведущего нас к победе.
И все присутствующие в комнате негромко, но дружно затянули религиозный псалом.
* * *
Дождь лил с самого утра, не переставая. Заложив руки за спину, коннетабль Монморанси тяжело, размеренно шагал от стены к стене и, изредка подходя к окну, с тревогой смотрел во двор. Он ждал известий и потому нервничал. Свершилось или нет? Смог Польтро де Мере проникнуть в лагерь папистов или был схвачен, заподозренный в шпионаже?
Время текло медленно: оно не торопилось.
В кресле у камина дремал огромный пушистый кот, подарок персидского шаха. Крупные капли косого дождя монотонно барабанили по стеклам и, разбиваясь вдребезги, торопливыми ручейками сбегали вниз, на жестяной желоб.
Наконец, около трех часов дня, сдвинулась в сторону тяжелая портьера из красного венецианского бархата, и слуга возвестил:
— Какой-то человек желает видеть вашу светлость.
— Кто он? — живо спросил коннетабль, оборачиваясь.
— Он назвался Амбором. Сказал, что прибыл из-под Орлеана.
— Что же ты стоишь, болван! Немедленно зови его сюда!
Через минуту в комнату неуверенной походкой вошел человек и низко поклонился. Коннетабль сразу же узнал его: это был паж графа де Нантейля.
— Где твой господин? — спросил Монморанси.
— Он не мог покинуть войско и послал меня с донесением.
— В устной форме?
— Да, ваша светлость. Он боялся, что меня схватят.
— Что велел передать граф?
— Всего четыре слова: герцога де Гиза больше нет.
Ни один мускул не дрогнул па лице старого коннетабля. Он выслушал это известие, собрав в кулак свою волю, не выдав ни единым словом, ни движением огромную радость, охватившую его при этих словах.
— Ты сам видел это? — спросил он.
— Нет, свидетелем тому был граф. Он и поручил мне рассказать вам все.
— Говори.
— Граф сразу заметил постороннего человека, но не сказал никому ни слова. Впрочем, и солдаты, набранные второпях, почти не знали друг друга, поэтому на незнакомца с орлиным носом никто не обратил внимания, тем более что он назвал пароль. Это случилось вечером 18 февраля. Гиз возвращался в Шатле, где ожидали его герцогиня де Гиз и сын Генрих. Его свита была небольшой, всего три человека. Герцог смеялся и шутил, ничто не предвещало трагедии. На одном из перекрестков из-за деревьев неожиданно прогремел выстрел из аркебузы. Герцог закричал, потом произнес: «Наконец-то они достали меня». Он схватился рукой за грудь и свалился на гриву коня, потом сполз на землю. Но у него хватило сил, чтобы вновь сесть в седло и доехать до Шатле. Его сразу же уложили в постель, где он и отдал Богу душу некоторое время спустя… Убийцу схватили, но не сразу, а только через два дня. Странно, почему он сразу же не исчез; наверное, был уверен в своей безнаказанности, а может быть, захотел остаться в глазах единоверцев неким мучеником, отдавшим жизнь за благое дело.
— Ты запомнил имя убийцы?
— Его зовут Польтро де Мере.
— Присутствовал ли кто-нибудь кроме солдат в минуту агонии?
— Да, его жена и сын. Они как раз находились поблизости.
— Успел сказать что-нибудь герцог перед смертью?
— Да, ваша светлость. Всего одно слово: «Колиньи».
Все складывалось как нельзя лучше, и коннетабль, довольный, едва заметно улыбнулся. Теперь все будут думать, и в первую очередь молодой Генрих де Гиз, что это дело рук адмирала. Он — организатор, Польтро — исполнитель. А раз так, то настанет момент, когда и гугеноты лишатся своего вождя, который погибнет от руки сына Франциска де Гиза. Во всяком случае, фанатик найдется всегда. Остается Людовик Конде. Правда, он тоже доводится племянником коннетаблю, но — все мы смертны, и Конде не исключение. И вот тогда наступит минута для торжества семейства Монморанси, ведь оно ближе всех окажется к трону!
Так размышлял старый коннетабль, лелея честолюбивые мечты и забывая, что ему уже семьдесят один год, что религиозные войны еще не закончились и что существует боковая ветвь Бурбонов, идущая параллельно ветви Валуа, а Людовик Конде де Бурбон приходится дядей юному принцу Наваррскому — сыну Жанны Д'Альбре, по матери Валуа, и Антуана Бурбонского, короля Наварры, первого принца королевской крови. И не след было старому коннетаблю разбрасываться племянниками, к одному из которых
[56]
он уже подослал убийцу, ибо сам он четыре года спустя будет, смертельно раненный, точно так же умирать на руках у собственного сына, который через десять лет будет изгнан и всеми забыт.
