— Я поступил бы так, мсье Лесдигьер, даже не зная о том, что вы спасли мне жизнь.
— Мне хотелось бы теперь поговорить о вас. Давно ли вы служите в доме Монморанси?
— Скоро будет три года.
— И вы довольны своей службой?
— Да, монсеньор.
— Знает ли герцог, что вы протестант?
— Разумеется.
— Это его не смущает?
— Его не беспокоит вероисповедание человека, служащего верой и правдой ему и Франции.
— Браво. Весомое очко в его пользу. Той же позиции придерживается, надо думать, и коннетабль?
— Семейство Монморанси — политики, и это всем известно, монсеньор. Их деяния сводятся к укреплению мира в королевстве и прекращению религиозных войн.
— Можете ли вы то же самое сказать и о Екатерине Медичи?
— Разумеется. Не в силах помешать войне католиков с гугенотами, она, тем не менее, делает все возможное для примирения враждующих партий.
— Ей не мешало бы при этом снестись с Римом и с его помощью утихомирить церковь, разжигающую эту вражду. Как вы думаете?
— Согласен с вами, монсеньор, но если она этого не делает, значит, это идет вразрез с внешней политикой государства. Так, во всяком случае, мне думается.
— Мне нравится ваш ответ, мсье. Однако в нем чувствуется дыхание политика, и это, видимо, следствие того, что вы служите семейству Монморанси. Признайтесь, шевалье, у вас иногда были беседу на подобную тему с маршалом?
— Когда его светлость удостаивает меня разговоров с ним, у нас находятся другие, более отвлеченные темы, хотя иногда беседа переходит в политическое русло.
Конде с интересом наблюдал за Лесдигьером, видимо, испытывая удовольствие от разговора, потом внезапно спросил:
— И вам, надо думать, известно нечто такое, что было бы небезынтересным узнать нам, гугенотам? Я хочу спросить, не замышляется ли в доме Монморанси что-либо, прямо или косвенно направленное против протестантов?
— Нет, насколько мне известно, — коротко ответил Лесдигьер.
— Значит, — осторожно спросил Конде, — вам, может быть, что-то и не известно?
— Вероятно. Кто может знать планы семейства Монморанси?
— А вам хотелось бы их узнать? — снова спросил принц.
— Нет, монсеньор, — честно ответил Лесдигьер.
— Но почему же? А если они направлены против ваших же собратьев по вере?
— Этого не может быть. Монморанси не испытывают ненависти к гугенотам.
— А к католикам?
— И к ним тоже.
— Чем же вы тогда объясните мой поединок с герцогом? Не тем ли, что он хотел убрать вождя протестантов, да еще и секретным приемом, который ему специально для этой цели и показали?
— Могу вас заверить, монсеньор, что поединок этот с его стороны был нечем иным, как лишь защитой чужой чести.
— Вашей, шевалье?
— Да.
— Из ваших ответов я понял, что вы честный и благородный дворянин, добросовестно служащий своему хозяину, — улыбнулся Конде. — Вы так же послушны вождю своей партии, шевалье?
— Так же, монсеньор, — без колебаний ответил Лесдигьер.
— Чьим же приказаниям вы подчинитесь, если они пойдут одно вразрез другому? — спросил принц, испытующе глядя на молодого гвардейца.
— Вероятно, ничьим, монсеньор, если они будут противоречивы. Я буду руководствоваться голосом собственного рассудка, никогда не противоречащего принципам моей чести.
— Браво! — воскликнул Колиньи. — Именно такого ответа я от вас и ожидал, мсье.
— Я задам вам еще пару вопросов, шевалье, — проговорил Конде. — Смогли бы вы, если бы я вас о том попросил, узнать какие-либо интересующие меня сведения о планах семейства Монморанси? Вы понимаете меня, надеюсь?
Лесдигьер слегка покраснел. Только теперь он понял, к чему вел речь Конде. Поднявшись со стула, он слегка изменившимся голосом ответил:
— Я не шпион, монсеньор, и никогда им не был.
— А если дело касается членов вашей партии?
— Даже и в этом случае.
— Но если дело коснется открытого выступления, встанете ли вы под наши знамена?
— Именно так подскажет моя совесть и мой долг, монсеньор.
— Я так и думал, — улыбнулся Конде, — и я рад вашим чистосердечным ответам. Не сердитесь на меня за те вопросы, которые вам не без удивления пришлось выслушать. Это было небольшое испытание. Согласитесь, я должен знать, что собой представляет человек, которому я от всей души предлагаю свою дружбу. А в доказательство моих слов — вот вам моя рука!
— Монсеньор…
— Ну, смелее, шевалье. Или сражаться с горсткой смельчаков против армии Гиза в Васси было легче? Только не очень сильно жмите, признаться, рука у меня еще болит. Возьмите этот маленький подарок от меня, — сказал Конде, снимая с пальца перстень и протягивая его юноше.
— Благодарю вас, монсеньор, — ответил с поклоном Лесдигьер, — но мне, право же, вполне достаточно вашего рукопожатия.
Но Конде был неумолим:
— Носите его всегда в память о нашей встрече и знайте, что не каждому смертному выпадает счастье иметь такой подарок от принца королевской крови.
Лесдигьер еще раз поклонился и взял перстень:
— Благодарю, монсеньор.
— И помните, шевалье, — добавил принц, — что отныне принц Конде Людовик де Бурбон в числе ваших друзей. Вы всегда найдете в моем доме поддержку и защиту, а также можете рассчитывать на мою помощь в любой вашей жизненной неудаче.
— Еще раз благодарю вас, монсеньор, — произнес Лесдигьер, — однако надеюсь, что мне не придется утруждать своими просьбами ваше высочество.
— Возьмите и мою руку, шевалье, — проговорил Колиньи, вставая, — и знайте отныне, что это рука друга. Помните, что двери моего дома всегда открыты для вас.
— Я запомню этот день на всю жизнь, — молвил Лесдигьер, пожимая также руку адмиралу, — и буду рассказывать своим детям о том, что сегодня я пожал руки двум величайшим людям Франции.
— Как только я поправлюсь окончательно, а это будет, видимо, не раньше, чем через неделю, навестите меня в Лувре, — произнес Конде, — я познакомлю вас с одной интересной особой. Думаю, знакомство это не окажется для вас бесполезным.
— Весьма буду рад, монсеньор, ибо знакомства — полезная вещь. А теперь позвольте мне откланяться, — склонил голову Лесдигьер.
— Передайте герцогу, что я не испытываю к нему вражды, — сказал напоследок Конде. — Пусть навестит меня, я буду весьма рад…
Когда Монморанси на другой день пришел в дом Конде, они от души обнялись, и принц проговорил:
