Лесдигьер находился в своем кабинете, когда ему доложили, что его желает видеть какой-то человек, по виду слуга. Лесдигьер взглянул на вошедшего и подумал, что где-то его видел. На прямо поставленный вопрос человек ответил:
— Я пришел к вам с поручением от того господина, которому вы недавно спасли жизнь на улице Д'Эсперон.
— И чего же он от меня хочет? — поинтересовался Лесдигьер, отрываясь от деловых бумаг.
— Он хочет вас видеть.
— Зачем?
— Этого он мне не сказал.
— Как его раны?
— Благодарение Богу, ему уже гораздо лучше, он может сидеть и немного ходить.
— Что ж, очень хорошо, — сказал лейтенант, сложил документы и, убрав их в стол, запер выдвижной ящик на ключ. — Пойдемте. Если человек зовет меня, значит, у него есть какие-то важные причины, о которых он никому, кроме меня, не может сообщить. Ступай вниз, милейший, и подожди меня там.
Выйдя из своей приемной, Лесдигьер обратился к гвардейцам, стоявшим молча у дверей в ожидании его распоряжений:
— Дю Бре, если меня спросит герцог, скажи, что я буду часа через два, не позже.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— А ты, Ловард, распорядись, чтобы привели Брюна. Я отправляюсь вместе с ним. — И, натягивая перчатки, проворчал, спускаясь по лестнице: — Бедный пес, как часто я забываю, что тебе хочется погулять со мной.
Он направился вниз по улице Сен-Мартен в сторону Сены, сопровождаемый посыльным и Брюном, весело бежавшим рядом.
В те времена Париж строился медленно, а население прибавлялось быстро, поэтому к существовавшим ранее домам, ввиду отсутствия места для строительства, надстраивались дополнительные этажи.
Дом, в котором жил итальянец, тогда еще не столь известный, как несколько лет спустя, тоже был двухэтажный и стоял в самом начале моста Сен-Мишель, почти у набережной.
Когда, подойдя к двери, Лесдигьер увидел, что лавочка открыта и на витрине разложены всевозможные кремы, мази, духи, ароматические бальзамы в различных коробочках, баночках и флаконах, он догадался, что здесь живет, по-видимому, аптекарь или парфюмер.
Гостя провели мимо прилавков, и он очутился в зале, заставленном всевозможными шкафами, ящиками, полками и стеллажами. Здесь его и встретил итальянец и сразу же предложил подняться на второй этаж, где, как он выразился, находились его личные апартаменты.
Комната была небольшой, но хорошо, хотя и скромно обставленной. Итальянец сел на табурет и некоторое время совершенно безучастно смотрел на гостя, не говоря ни слова. Затем улыбнулся и жестом усадил гостя на стул в двух шагах от себя.
— Прежде всего мне хотелось поблагодарить вас за свое спасение, господин Лесдигьер, — с легким итальянским акцентом произнес хозяин. — Не подоспей вы со своим приятелем, эти молодцы уложили бы меня прямо у порога того дома, возле которого на меня напали.
Лесдигьер удивленно вскинул брови:
— Вам известно мое имя? Помнится, я не называл вам его.
— При дворе нет человека, который не знал бы в лицо лейтенанта гвардейцев маршала Монморанси, несколько лет тому назад едва не арестовавшего самого принца Конде.
— Полноте вам, — усмехнулся Лесдигьер, — я всего лишь исполнял приказ своего хозяина. К тому же после того случая его высочество удостоил меня своей дружбы.
— Да, я знаю об этом, — кивнул итальянец. — Мне известно также, что благодаря вам принцу удалось выжить после смертельного удара, нанесенного ему маршалом Монморанси. Кроме того, именно вы были посланы им и принцем Конде в Париж, чтобы подготовить гугенотов к нападению на королевский поезд.
Лесдигьер вздрогнул. Но итальянец оставался невозмутим, он даже отвел взгляд, равнодушно рассматривая пузырьки на столе и думая, казалось бы, совершенно о другом.
Эта небольшая пауза дала Лесдигьеру время немного успокоиться.
— Кто же вы? — спросил он, в упор глядя на незнакомца.
— Я тот, которого не знает почти никто, — ответил итальянец, по-прежнему не отрывая взгляда от своих стекляшек, — но который знает всех. Я невидимый друг каждого, но я же и враг для любого, на кого укажет мне мой хозяин. Меня зовут Рене, я — личный парфюмер Ее Величества королевы-матери.
— Вот оно что… — протянул Лесдигьер, — мне следовало бы сразу об этом догадаться. Теперь я не удивляюсь вашим словам. Вы, действительно, человек, дружбой которого следует дорожить, ибо она выше королевской, и которого в то же время следует опасаться.
Этот человек был и в самом деле тот, с помощью которого Екатерине Медичи удавалось избавляться от не угодных ей людей. Этот парфюмер-алхимик, родом из Милана, мог изготовить отравленные духи, понюхав или подушившись которыми человек в страшных мучениях отходил в мир иной через час, сутки или двое в зависимости от того, как хотел отравитель. Он мог пропитать ядом цветы, которые сами к нему невосприимчивы. Побыв в комнате, где стояла ваза с такими цветами, человек умирал от удушья. Он мог изготовить такие перчатки, надев которые вам оставалось только помолиться Богу о спасении души и исповедаться. Он либо пропитывал их ядом, либо сыпал внутрь мельчайшие острые частички отравленного порошка, которые, проникая через поры кожи в кровь, вызывали смерть. Он изготавливал пудры, кремы и мази, при употреблении которых тело сначала покрывалось красными пятнами, потом волдырями, которые гноились и лопались, растекаясь гноем вперемешку с кровью; в лучшем случае жертва становилась обезображенной на всю жизнь, в худшем ее ждала преждевременная смерть.
Многими тайнами алхимии владел этот человек, и Екатерина, сама необычайно склонная к такого рода деятельности, заметила его еще в Милане, где он работал подмастерьем у местного аптекаря. Сообразив, что без такого помощника ей не обойтись, она взяла его с собою в Париж во время своего бракосочетания с Генрихом II, и отныне он стал именно тем человеком, с помощью которого она всегда хитро и безнаказанно устраняла неугодных ей или тех, кто ей мешал.
Об этом вначале догадывались, потом поползли слухи, но свидетелей отравления не находили, а непосредственный исполнитель или, если его можно так назвать, невидимый палач всегда оставался в тени, никем не знаемый, никому не ведомый, кроме самой Екатерины, которой он слепо и безоговорочно всегда во всем повиновался. Она, если быть честным до конца, и сама побаивалась своего всемогущего друга, а посему старалась никогда с ним не ссориться и, в свою очередь, всегда выполняла то, о чем просил ее Рене.
При нынешнем дворце многие, особенно женщины, знали парфюмера королевы-матери, всегда лично приходившего во дворец, чтобы преподнести новые или какие-то особенные кремы, румяна, помады и прочее самой королеве, членам ее семейства и фрейлинам из ее так называемого «Летучего эскадрона». Некоторые догадывались об истинной роли Рене, которую дала ему Екатерина, но никто не смел раскрыть рта, и в то же время каждый со страхом думал, не совершил ли он или она какой-либо оплошности в этот день, не наговорил ли грубостей кому-либо из членов королевской семьи или их фаворитам и, упаси Бог, не сболтнул ли чего лишнего в беседе с королевой-матерью.
