Сидя на стене рядом с выгоревшей дотла церковью Девы Марии, я пытался вспомнить, каким был этот район до войны. Церковное кладбище не пострадало, здесь все еще стоит бюст Шекспира, а на Стрэнде сохранилась статуя доктора Джонсона. Он, как и прежде, читает бронзовую книгу, однако от церкви Святого Клемента Датского, что стояла у него за спиной, остался лишь остов
[3]
. Неподалеку находится разрушенная церковь Сент-Олбанс, в которой бушевал такой силы пожар, что к ней целую неделю невозможно было приблизиться.
На Гришэм-стрит исчезло здание Хабердашерс-холл (цеха галантерейщиков), а от стоявшего напротив Воксчандлерс-холла (цеха свечников) сохранились лишь подвал и первый этаж. Левее проходит Фостер-лейн, на которой больше нет Саддлерс-холла (цеха шорников), а дальше, где когда-то возвышались здания Пэриш-Кларкс и Коучмейкерс (цеха каретников), зияет пустота. Еще дальше, в районе церкви Сент-Джайлс, находится Монквелл-стрит, на которой некогда стояло великолепное здание Барбер-Сердженс (цеха цирюльников), пристанище стольких пышных церемоний. Теперь его больше нет, и от самой церкви, увы, остались одни руины. К счастью, уцелели приходские метрические книги, в которых записано о бракосочетании Кромвеля и похоронах Мильтона.
Тому, кто не был знаком с этой частью Лондона, уже не представить себе, какой она была до 1940 года. Разве можно воссоздать город по одним подвалам? Здания исчезли, горы камня и кирпича убрали. Остались лишь подвалы, где среди высокой травы и сорняков свалены рухнувшие с чердаков водяные баки. Иногда можно увидеть кусок пожарного шланга, старый ботинок, бутылку или пробитую батарею отопления.
Пока я сидел, чувствуя себя новозеландцем Маколея, ко мне подошли три белокурых мальчугана лет десяти. Забравшись на стену, они спрыгнули в подвал. Ребята явно что-то искали в зарослях бурьяна. Вскоре один из них позвал остальных.
— Вот это да, вы только посмотрите!
Они подбежали и, сблизив белокурые головы, стали разглядывать находку. Затем вместе с ней забрались на стену.
— Что, нашли клад? — поинтересовался я.
Один из мальчишек смущенно вытащил из кармана невероятно грязную и на вид уже никуда не годную поршневую ручку.
— А что-нибудь стоящее тут можно найти? — спросил я.
— Однажды я нашел зажигалку, — ответил один. — Отдал ее папе. Он ее почистил, и теперь она работает.
Я поинтересовался, были ли они в Лондоне во время войны. Выяснилось, что мальчишек, говоря официальным языком, «эвакуировали». Я начал рассказывать, что до войны на этих узких улочках стояли такие высокие дома, что уже после полудня приходилось включать электрический свет, а зимой он иногда горел весь день; что улицы, на которых они теперь играют, были переполнены лошадьми и фургонами. Но ребята мне не поверили.
Перейдя улицу, я направился к зданию Голдсмитс-холл (цеха ювелиров), которое хотя и пострадало, но, к счастью, уцелело. Это одно из самых величественных строений района; как же я обрадовался тому, что большинство его великолепных помещений избежало гибели. К сожалению, этого нельзя было сказать о парадной столовой. В кладовой, в подвале я наткнулся на замечательную коллекцию посуды, пожалуй, лучшую из всех, принадлежавших ремесленным гильдиям Сити. Совершенно не пострадавшая посуда тускло поблескивала в свете ламп. В здании Эссей-офис на Гаттер-лейн когда-то хранилось столовое золото и серебро с клеймом гильдии, но все это было полностью уничтожено; здесь же вся посуда пребывала в целости и сохранности — я сам в этом убедился.
Разительным контрастом сравнительно мало пострадавшему зданию служил расположенный напротив маленький садик, принадлежавший той же гильдии. Бомбардировки его не пощадили. Впрочем, вскоре после пожара сторож (или кто-то другой, не менее заботливый) навел здесь порядок и посадил цветы. Так в саду появились гладиолусы, алтеи и георгины. Там рос и довольно высокий платан, в тени которого среди цветов завтракали служащие. На воротах сада красовалась наградная доска Общества лондонских садов, на которой значилось: «За превращение в сад района Сити, пострадавшего во время бомбежек. 8 ноября 1948 года».
Продолжая свою прогулку, я подумал, что, по сути, история Лондона есть история упорной борьбы кирпичей и строительного раствора против травы, цветов и деревьев. На эту тему сложен один замечательный стишок:
Здесь трава росла,
Был чудесный вид,
А теперь легла
Сент-Джеймс-стрит.
Со времен королевы Елизаветы разраставшийся Лондон все более жадно поглощал сельские окрестности. Сегодня мы стали очевидцами обратного процесса, в ходе которого трава, цветы и деревья появляются вновь — в самых старых и плотно застроенных районах Сити. Многих поражает скорость, с которой растительность покрывает места, пострадавшие от бомбардировок. Откуда берутся эти цветы? — задают они вопрос. Понятно, что ветер повсюду разносит семена растений, но ведь в этой каменной пустыне невозможно найти место, где семена сумели бы прорасти и дать всходы.
После Большого пожара 1666 года, в пламени которого погибла значительная часть Сити, главным захватчиком, покрывшим опустошенные районы, оказалась лондонская фиалка — Sisymbrium irio. Ныне этот цветок стал настолько редким, что его вряд ли можно отыскать даже в разрушенных бомбардировками районах. В своей замечательной книге «Естественная история Лондона» Р. С. Р. Фиттер пишет, что лондонскую фиалку постепенно вытесняет кипрей. Это растение несколько лет назад было замечено на Стрэнде. Тогда еще пустовало место, где стоит теперь Буш-хаус. Сегодня кипрей можно найти практически во всех городских районах, пострадавших от бомбардировок. Мистер Фиттер сообщает, что в 1869 году кипрей полагали редким растением, которое можно встретить главным образом на песчаных берегах и в лесу. Во всем Миддлсексе оно росло только в восьми местах, среди которых были лес Кенвуд и Паддингтонское кладбище. Выходит, впоследствии кипрей завоевал все пустующие земли центрального Лондона? Мистер Фиттер указывает, что кипрей любит свет и потому активно заполняет пустыри; также кипрей предпочитает почву, которая подверглась тепловому удару, а «одно молодое растение способно произвести восемь тысяч семян за сезон, причем для распространения семян достаточно малейшего ветерка». Поэтому нет ничего удивительного в том, что, изучая флору подвергшихся бомбардировкам районов Лондона, директор Королевского ботанического сада доктор Солсбери обнаружил кипрей на девяноста девяти процентах территории этих районов. Кроме того, именно на листьях кипрея плодятся гигантские бражники, оккупировавшие центр Лондона.
Необычным обитателем почти половины разрушенных районов является оксфордский крестовник, настоящая родина которого — Сицилия, где он буйно растет среди вулканического пепла. Первое сообщение о нем, сделанное в Оксфорде, датируется 1794 годом. Судя по всему, он распространился именно из ботанических садов и в 1867 году появился в Лондоне. Возможно, впрочем, что тогда его просто впервые заметили. Теперь он встречается почти в каждом втором из разрушенных кварталов Сити.
