— Не помешаю?
Ребров поднял глаза. У столика стояла красавица Белецкая с чашечкой кофе на подносе.
— Нет, конечно.
— Спасибо.
Белецкая присела.
— Эта американская журналистка, она забавная, — сказала она, размешивая ложкой сахар в чашке. — А главное, по-моему, человек хороший. В душе…
— Пожалуй. А вы хорошо разбираетесь в людях.
— Знаете, вообще-то я психолог, — улыбнулась Белецкая. — Так что мне положено. У меня большой опыт общения с людьми, пребывающими в тяжелом психологическом состоянии…
— Вы работали с психами?
— С душевнобольными, — мягко поправила Белецкая. — Но даже мне здесь очень тяжело, а ведь я человек, повторяю, привычный… Но порой просто нет сил справиться с отрицательной энергией, которой тут все пропитано.
— Вы имеете в виду подсудимых?
— Не только. У меня такое ощущение, что весь город накрыт черными клубами зла и горя.
— Очень образно. Простите, мне надо идти, — встал Ребров.
— Конечно, — улыбнулась Белецкая. — Конечно, идите. Только не поддавайтесь…
— Чему?
— Отчаянию. Оно не вечно. К тому же весна скоро.
Из последнего сообщения Гектора следовало, что американские спецслужбы извещены о возможности прибытия Паулюса в Нюрнберг. Более того, они примерно представляли и маршрут, по которому его планируется доставить — через Плауэн.
Когда Ребров доложил об этом Филину, тот только раздраженно махнул рукой. Но сделать уже ничего было нельзя. План был одобрен лично Сталиным, и просить отменить его означало довести до сведения вождя, что в Москве давно действует агент, которого никак не удается выявить. Другу Филина генералу Гресю такой поворот событий ничего хорошего не сулил, последствия могли быть самыми печальными. Поэтому Филин решил на свой страх и риск в Москву о сообщении Гектора ничего не сообщать, а продумать на месте операцию по безопасной доставке Паулюса в Нюрнберг.
Гектор сообщил также, что, судя по всему, сами американцы ничего предпринимать не намерены. Выставлять своих свидетелей есть право у каждой стороны, так что силовой вариант с их стороны вряд ли возможен… Но среди американцев есть люди самых разных взглядов, поэтому реальной представляется ситуация, что кое-кто из спецслужб, ведущий свою игру, может сообщить о прибытии Паулюса скрывающимся в подполье эсэсовским бандам. А вот они уже могут пойти на самые крайние меры… Времени было уже в обрез. План, который Филин продумал сразу после возвращения из Москвы, был таков. В Плауэн, где размещается оперативная группа Генпрокуратуры, о чем американцам прекрасно известно, отправится Георгий Николаевич Александров. Как начальнику Следственной части советской делегации ему позволено больше многих других. На него американская администрация выпишет пропуск, разрешающий выезд с американской территории и въезд обратно. Пропуск будет оформлен лично на него и на нескольких сопровождающих его лиц без указания фамилий. Это — обычное дело, и у американцев в таких ситуациях возражений обычно не возникало.
Но раньше в Плауэн выедет Ребров с двумя сотрудниками. Один из которых с большого расстояния вполне сойдет за Паулюса — он одной с ним комплекции. Туда этот человек поедет в военной форме, а обратно — в таком же гражданском костюме, в котором будет и свидетель… В Плауэне есть парикмахер, который сделает из него практически двойника Паулюса. Они поедут из Плауэна на полчаса раньше, чем Александров со своими людьми и Паулюсом, и будут выполнять роль подсадной утки… Примут возможный удар на себя.
Чтобы внимание вероятных нападающих было сосредоточено на первой машине, Филин предложил Руденко отправить в Плауэн и своего охранника сержанта Гросмана. Его хорошо знают, и если он будет в машине, нападающие это истолкуют, как верный знак, что происходит что-то необычное и сосредоточат внимание именно на этой машине.
Когда Филин рассказал об этом Руденко, тот с сомнением покачал головой:
— Вы же понимаете, что я не могу сержанту Гросману такое приказать. Тут риск, а человек прошел фронт, остался в живых…
— В том-то и дело, что Гросман — человек опытный, разведчик, ходил за языками за линию фронта… Если что-то случится, он сможет действовать по ситуации, — настаивал Филин.
— Приказать я ему такое не могу, — непреклонно сказал Руденко.
Сошлись на том, что Гросману предложит участвовать в операции Ребров, с которым они уже работали вместе, когда спасали Лидию Корзун.
Постскриптум
«Я испытал нечто наподобие шока, услышав, как российская делегация отзывается о нашей англо-американской практике обвинения, считая ее несправедливой по отношению к подсудимым… Так как она не дает подсудимому представления о полном объеме доказательств, собранных против него. Русские считают, что наш подход превращает уголовное судопроизводство в игру. В этой критике определенно есть рациональное зерно».
Из воспоминаний Роберта Джексона, Главного обвинителя от США на Нюрнбергском процессе
Часть вторая
Навстречу судьбе
Глава I
«Фюнф хаузен ГПУ»
Наша стрелковая дивизия в городе Плауэн размещалась в старинных кайзеровских казармах из красного кирпича, которые почему-то назывались казармами Тухачевского. Рядом находился зеленый островок из пяти трехэтажных коттеджей среди фруктового сада, обнесенного чугунной оградой с большими воротами, пропускным пунктом и полосатым шлагбаумом. Раньше в них размещалось какое-то иностранное представительство. Немцы эти коттеджи называли «Фюнф хаузен ГПУ», боялись их как огня, и почему-то со страхом сравнивали с гестапо. На самом деле здесь была резиденция оперативной группы Генеральной прокуратуры СССР. Она служила как бы перевалочной базой между Москвой и Нюрнбергом.
Машина, за рулем которой был Гросман, лихо затормозила у ворот.
— Прибыли, — доложил Гросман.
Сидевший рядом с ним Ребров рассеянно сказал:
— Ты, я вижу, здесь бывал раньше. Все знаешь.
— Да сколько раз! — похвастался Гросман. — Сопровождал товарища генерала.
Расположившиеся на заднем сиденье два офицера с интересом рассматривали уютный военный городок.
Комендант базы, майор Емелин, нескладный мужичок, внешне похожий на только что призванного запасника, лично встретил их во дворе и провел в отведенные комнаты.
Оставшись один в небольшой комнатке на третьем этаже, откуда был хорошо виден весь двор, Ребров распахнул окно и вдохнул кружащий голову свежий воздух уже оживающего от зимней спячки сада. Потом он достал из чемоданчика тот самый томик Бунина, что привезла из Парижа Пегги, раскрыл на первом попавшемся месте, прочитал последние слова рассказа: «.. чувствуя себя постаревшим на десять лет». Какое совпадение. Именно постаревшим чувствовал себя и Ребров, вернувшись в Нюрнберг из Москвы. Ему уже было окончательно и предельно ясно, что расставание с Ириной — это уже навсегда. И все эти разговоры об их молодости, о том, что всякое может случиться и вообще вся жизнь впереди, ничего не стоят…
