— Заканчивая допрос, я резюмирую. Правильно ли я заключил из ваших показаний, что еще задолго до 22 июня 1941 года гитлеровское правительство и верховное главнокомандование планировали агрессивную войну против Советского Союза с целью колонизации его территорий?
— Для меня в этом не существует никаких сомнений…
— У меня все вопросы, господин председатель, — деловито закончил Руденко.
Когда лорд Лоуренс осведомился у защиты, не хотят ли адвокаты задать вопросы, за всех ответил защитник начальника Генштаба Латернзер. И из его ответа следовало, что адвокатам нужно время для подготовки, так как свидетель появился крайне неожиданно. К тому же свидетель чрезвычайно важный… было очевидно, что защита в растерянности и ей надо собраться с силами и мыслями.
Выдержав заметную, но вполне корректную паузу, Руденко пообещал, что если так будет угодно Трибуналу, свидетель и завтра будет доставлен на судебное заседание…
Подъезжая к дому барона, Олаф думал о том, что разговор предстоит тяжелый. История с Паулюсом обернулась полным провалом и торжеством русских. Об этом кричали газеты всего мира. Все сразу пошло наперекосяк. С большой долей вероятности можно было сделать вывод о том, что русские были предупреждены о готовящемся нападении по дороге в Нюрнберг. Судя по тому, как они продумали план выезда, подготовили двойника, по количеству оружия, которое у них было с собой, они знали о возможности нападения. К счастью, русские не стали поднимать по этому поводу шум и скорее всего потому, что они и так добились своего.
Барон неважно себя чувствовал и ждал Олафа в небольшом кабинете на втором этаже. Он кутался в халат и выглядел усталым.
— Что с вами, господин барон?
Барон вяло махнул рукой.
— Обычное весеннее недомогание, мой мальчик. Вчера гулял по саду, дышал этим пьянящим весенним воздухом, наткнулся на распустившиеся крокусы — синие и желтые…
Жизнь берет свое. Поэтому не будем предаваться унынию. Значит, господин Паулюс выглядел на допросах неплохо?
— Да, он был спокоен, сдержан и говорил то, что нужно русским.
— После стольких лет в плену это неудивительно, — пожал плечами барон. — Тем более, что он говорит правду. Да-да, что ты на меня так удивленно смотришь? Разве неправда то, что Гитлер готовил нападение на Советский Союз? Что Россию хотели расчленить? А славян превратить в рабов, у которых будет только одно право — работать на доблестных германских хозяев?.. Все это — фантазии больного воображения и неустойчивой психики господина Гитлера. Я же всегда предпочитал совет великого немецкого канцлера Отто фон Бисмарка, который жил в России и знал ее. Так вот он предостерегал от войны с русскими!
Барон, поежившись, запахнул халат поплотнее.
— Кстати, я был вскоре после нападения на Россию на приеме у Геббельса, где этот хромой бес, больше всего похожий на загорелую мартышку, предложил выпить за встречу Рождества на Красной площади. Он почему-то был убежден, что в России начнется новая революция… Все аплодировали. И только один человек оказался способен возразить ему. Это была актриса Ольга Чехова. Она сказала, что русские только сплотятся перед лицом внешней угрозы и будут стоять до конца. А уж она-то знала Россию и русских получше этой мартышки!
— Теперь ходят слухи, что она была тайным агентом Сталина.
— Глупость, — брезгливо отмахнулся барон. — Гестапо ее вычислило бы моментально. Просто она весьма умная и расчетливая женщина. Кстати, хорошо понимавшая уже тогда, что можно делать, а что нельзя. Ладно, с ними, с этими газетными сплетнями. А что делали во время допросов Паулюса наши доблестные адвокаты? Им тоже не удалось поколебать спокойствие фельдмаршала?
— Боюсь, они согласны с вами, господин барон, — решил пошутить Олаф.
— В каком смысле? — удивленно скривил губы барон.
— Видимо, они тоже убеждены, что Паулюс говорит правду, и потому только и делают, что прибегают к аргументу «ad hominem».
— То есть?
— Они аппелировали не к фактам, а к личности фельдмаршала. Спрашивали, не считает ли он и себя преступником, раз немецкий Генштаб разрабатывал преступную войну? Где он живет в Москве? Как его кормят? Не преподает ли он русским офицерам в военной академии?.. Все выглядело довольно жалко. Как сказал один американский корреспондент: «Что за глупость — спрашивать, не учит ли он русских воевать! Чему может учить человек, оказавшийся со своей армией в окружении и сдавшийся в плен?»
— Что ж, вполне логично.
— Все вопросы наших адвокатов тут же испарялись, когда русские демонстрировали документальные кадры, снятые в их городах и деревнях после ухода наших войск. Или в концлагерях…
— Иногда я очень хорошо понимаю их… этих русских. Но мы с тобой немцы, и наш долг думать о Германии. В силу своего разумения. А разумение мне подсказывает, что сейчас все наши усилия должны быть направлены на отделение Германии от тех, кто сидит на скамье подсудимых. Большинство из них ждет виселица. Разве что Шахту удастся вывернуться, помогут его английские и американские друзья-банкиры. Но! — барон наставительно поднял палец. — У нас есть своя игра. Игру с Паулюсом мы профукали, так что нам надо сыграть новую партию с нашими американскими партнерами. И обязательно выиграть ее. Давай-ка вспомним твоего боевого друга…
Барон внимательно посмотрел на Олафа, и это не был взгляд больного человека. Глаза его были холодны, строги и непреклонны.
Постскриптум
«В 1945 году я сказал генералу Паттону, что Рейхсбанк во Франкфурте — идеальный депозитарий для золота, оцененного в 43 миллиона долларов. Но в соответствии с договоренностями, достигнутыми на совещании Большой тройки, эта часть Германии по окончании боев отойдет под контроль русских. Так что нам надо убрать все это отсюда до их прихода… Там были золотые слитки, монеты, ящики с тремя миллиардами рейхсмарок, саквояжи с добром, конфискованным немцами у узников концлагеря…»
Полковник Бернард Бернштейн, финансовый советник генерала Дуайта Эйзенхауэра, главнокомандующего армией США в Европе
Глава VI
И тайное становится явным
Невидимые птицы наполняли лес своим беспечным щебетанием, запахи весны кружили, и если бы не дым от сигареты Белецкой, можно было бы забыть обо всем. Они сидели в машине, которую Ребров загнал на опушку как можно глубже, в самые кусты, рискуя завязнуть. Положив руки на руль, он смотрел прямо перед собой, не зная, как начать неминуемый и тяжелый разговор. Белецкая курила, изредка поглядывая на него и, кажется, о чем-то догадывалась. После той ночи, когда Паулюс впал в истерику, они встречались несколько раз. Эти встречи были торопливые, рискованные, неудобные, все было как-то наспех, второпях. Белецкая один раз даже пошутила, что чувствует себя школьницей, которая боится, что ее застукают родители. А у Реброва чуть не вырвалось, что ему все время кажется, что в ее отношении к нему иногда проглядывается что-то материнское и потому он чувствует себя не очень комфортно. Слава богу, хватило ума промолчать.
