— Капюшоны в последнюю минуту будут наброшены на головы казнимых, — объяснил Эндрюс. — Казни будут проходить на двух виселицах. Третья — резервная. На всякий случай. Веревки манильские, легко выдерживают до двухсот килограммов… Под каждой виселицей — люк с двумя створками, которые открываются нажатием рычага. Казненный падает в отверстие на глубину 2 метра 65 сантиметров. Смерть будут констатировать врачи. Приговор будет приводить в исполнение сержант Вуд.
Эндрюс указал стеком на коренастого мужчину с длинным носом и двойным подбородком, который деловито осматривает свое хозяйство. Впрочем, этого Эндрюс мог и не говорить. В последние дни сержант стал знаменитостью. Он заранее вызвался привести приговор в исполнение, и когда его просьба была удовлетворена, принялся раздавать автографы и интервью, улыбаясь, охотно позировал перед объективами.
— Господин полковник, а зачем вон тот угол отгорожен брезентом? — поинтересовался кто-то из англичан.
— Туда будут сносить тела казненных, чтобы они не падали друг на друга, — объяснил полковник. — Столы перед эшафотами — для представителей четырех армий-победительниц. Сзади — скамьи для переводчиков. А для вас, господа журналисты, особые столики — вон те четыре… А теперь вам надо вернуться в отведенные вам комнаты и ждать начала.
— Столько лет ждал я этого часа, — задумчиво произнес фотокор в отведенной им с Ребровым комнате, закуривая очередную папиросу. — Сказал бы мне кто в Сталинграде, что я вот так буду в Нюрнберге присутствовать на их казни… Жалко все-таки, Гитлера нет…
В коридоре вдруг загрохотали чьи-то шаги, послышались сдавленные отрывистые голоса.
— Шухер какой-то, — прислушавшись, сказал фотокор. — Сбежал, что ли, кто?
Ребров бросился к двери.
В коридоре высыпавших из комнат журналистов встретил полковник Эндрюс, хлеставший стеком по сапогу куда сильнее обычного. Лицо его пылало яростью.
— Господа, вынужден сообщить, что… — полковник запнулся, но продолжил: — Заключенный Геринг мертв. В результате совершенного им самоубийства… Он принял яд.
Помолчав, Эндрюс обвел всех взглядом, и удрученно добавил:
— Он должен был быть повешен первым.
Полковник выглядел довольно жалко. Ребров подумал, что это, конечно, страшный удар по его самолюбию и карьере. То, что он позволил Герингу совершить самоубийство, ему не простят. Эндрюс может теперь оправдываться сколько угодно, перекладывать вину на других, но ему уже ничего не поможет.
— И что теперь, господин полковник? — поинтересовался американский журналист. — Все отменяется?
— Ни в коем случае. Распорядок остается в силе. Скоро вас пригласят.
Где-то через час они сидели на расстоянии трех-четырех метров от эшафота.
Затем появились члены Четырехсторонней комиссии, офицеры американской охраны.
У виселиц на эшафоте, в ярком круге неестественно белого света заняли свои места палач Вуд и военный переводчик.
А потом в двери появился первый осужденный в сопровождении двух солдат…
В четыре часа утра гробы с телами казненных погрузили в два армейских крытых грузовика. В сопровождении джипа военной полиции с установленным на нем пулеметом выехали из ворот тюрьмы.
К ним тут же пристроились несколько частных автомобилей, дожидавшихся их в переулках поблизости. Они были битком набиты журналистами со всего мира. В первом пламенела грива Пегги Батчер. Странная колонна доехала до городка Эрлангена. Там джип резко развернулся и преградил путь журналистам, солдат у пулемета угрожающе взял их на мушку. Журналисты принялись шумно протестовать и ругаться.
Из джипа выпрыгнул американский офицер. Он поднял руку и громко сказал:
— Господа, я должен сообщить вам, что дальнейшее преследование автоколонны может быть опасным для жизни… Военной полиции отдан приказ в случае неповиновения стрелять на поражение.
Когда грузовики и джип исчезли во тьме во тьме, Пегги разразилась самыми грязными ругательствами и проклятиями, которые только знала.
Постскриптум
«Больше всего во время процесса поразило отсутствие у подсудимых и намека на раскаяние, на пусть запоздалое, но сострадание к миллионам убитых и замученных по их приказу людей… Но несмотря на это, возмездие не было нашей самоцелью. Мы, подводя черту под тем ужасом, что пережил мир по их вине, мечтали создать новый, гуманный уклад жизни человечества».
Бенджамин Ференц, обвинитель от американской стороны на судебных процессах по преступлениям нацистских«зондеркоманд»
Глава XXII
В чистый понедельник
Гектор сообщает, что гробы были доставлены в концлагерь Дахау и сожжены в тамошнем крематории, потом пепел ссыпали в жестяные урны. Их отвезли к мосту Мариенклаузен через канал неподалеку от Мюнхена и вытряхнули в воду…
Генерал Филин слушал доклад Реброва о событиях прошедшей ночи молча. Перед ним на столе лежали фотографии с места казни.
— А когда там появилось тело Геринга? — спросил он.
— Его принесли туда же на носилках, когда все уже было кончено. Носилки положили между виселицами, чтобы все могли убедиться, что Геринг мертв, а не сбежал…
— Как же он умудрился столько времени прятать яд? Их же обыскивали ежедневно. Перетряхивали все…
— Объявлено расследование, создана комиссия, ведутся допросы… Эндрюс уже назвал главными подозреваемыми каких-то немецких рабочих, что-то там делавших в тюрьме. Думаю, чтобы отвести подозрение от своих подчиненных…
— Ну, это понятно… Хотя мне, честно говоря, наплевать, как он отправился на тот свет, — отодвинул от себя фотографии Филин. — Главное, что отправился.
— А вы знаете, какой сейчас самый ходовой товар на здешних рынках? — усмехнулся Денис. — Веревки, на которых вешали! Сержант Вуд в награду за свои труды выпросил у полковника Эндрюса эти самые веревки и начал ими торговать. Причем кусками — длинными, поменьше и совсем короткими, в зависимости от того, кто сколько заплатит.
— Не удивлюсь, если скоро в продажу поступит и прах. Причем в развес. Ладно, Денис, будем считать, что наши дела в Нюрнберге закончены. Пора с ним прощаться.
Через полчаса Ребров сидел за столиком в углу пресс-бара, где было совсем малолюдно. Журналисты торопливо разъезжались. Он уже собирался уходить, когда неожиданно ввалилась веселая компания, в центре которой была Пегги. Рядом с ней сверкал своей вечной американской улыбкой Крафт.
— Бог ты мой, Денис, что вы такой кислый? — завопила Пегги, бросаясь Реброву на шею. — Все закончено! Какое счастье, что я больше не увижу этих рож, не услышу их постные голоса, уверяющие, что они ничего не знали! Нет, теперь меня долго не заманишь в Германию!
— Пегги, детка, — прервал ее Крафт, пожимая Реброву руку, — ты же хотела сообщить нашему русскому другу что-то очень важное?
