— Я точно знаю, что ими могу пожертвовать, — Плюснин посмотрел в лицо собеседнику.
Щелгавин взгляда не отвел, но желание возражать у него ослабло. Произнес по инерции:
— И чего добился с ними? У них одна извилина, и та прямая. Они троих убили «просто так», потому что «перепутали».
— Перепутали?
— Перепутали, — Щелгавин немного успокоился. — Корсаков в самом деле сел в это купе, но там трое мужиков устроили пьянку, и он ушел.
— Ты откуда знаешь?
— Я знаю, потому что знаю, кого и куда послать, — с возвратившейся злостью ответил Щелгавин.
— Так Корсаков жив?
— Жив.
— Где он?
— Должен быть дома. И ты больше туда не лезь сам, ясно? Это — моя работа!
— Хорошо, хорошо, — согласился Плюснин, набирая телефонный номер. — Игорь, это Плюснин. Повидаться надо, давай пообедаем. Да? Ну и молодец.
В кабинете ресторана, заказав обед, не давая опомниться, начал:
— Ты мне, Игорь, глаза в глаза скажи, что ты сейчас ищешь? Ты ведь мотаешься туда-сюда. В чем дело?
Корсакову, может, чего-то и не хватало в жизни, но уж в таких допросах он точно не нуждался. О чем и хотел сообщить Плюснину, наплевав, что тот генерал.
Плюснин — не дурак, сам все понял, вскинул ладонь и заговорил, подавляя возможный ответ:
— Да ты не переживай, я на твоей стороне. Не забывай, что как-никак я тебя в Ярославле выручил. Если бы я сомневался в тебе, пальцем бы не пошевелил.
Увидел, что Корсаков немного успокоился, продолжил наступление:
— Ты ведь с Житниковым виделся?
Снова угадал ответ, снова опередил:
— Ты не кипятись. Алексей со мной работает, а я своих в обиду не даю. Но мне надо иметь картину, так сказать «три ДЭ», объемную, понимаешь?
Видит Бог, Корсаков старательно терпел, но, как пел Высоцкий «терпенью машины приходит предел, и время его истекло».
— А от меня-то ты чего хочешь? — спросил он почти лениво, наслаждаясь тем, как генерал багровеет.
Плюснин, потрясенный такой реакцией, расстегнул воротник рубашки, расслабил галстук.
— Ты знаешь, что сегодня по ошибке вместо тебя троих каких-то мужиков замочили?
Он не хотел этого говорить. Лучше даже сказать — «не должен был»! Но — сказал.
Корсаков отреагировал удивительно спокойно:
— Так, это меня должны были? Я слышал, что в соседнем купе кого-то убили.
Игорь врал. Не просто «слышал» он, а рванулся было к вагону, но понял, что его могут узнать в лицо, и затаился.
Глупо лезть в драку, если не видишь противника.
Он устроился неподалеку от перехода в тот вагон специально, чтобы слышать, о чем там говорят.
Когда заговорили о трех убитых, вслушивался, надеясь, что это речь идет о каких-то других мужиках, а не о тех, от которых он ушел.
Не просто ушел, а со скандалом. И если проводница вспомнит о «безбилетном пассажире», он станет первым и единственным подозреваемым.
Именно поэтому Корсаков забрался на верхнюю полку и притворился спящим, понимая всю наивность расчета и моля Бога о чуде.
Чудо и свершилось, никто к нему не подошел со словами: «Предъявите документы». Впрочем, может, это и не чудо, а обыкновенное наше разгильдяйство?…
В общем, знал, что убили, и боялся. Но взял себя в руки. Пропустить удар — больно. Показать это — страшно!
И Плюснин даже догадываться ни о чем не должен!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
2010, июнь, Москва
КОРСАКОВ
Припарковаться в центре Москвы в четыре часа дня — дело трудное, почти невозможное, и Корсаков не стал терять времени попусту. Увидев, что приткнуться некуда, он свернул за угол. Там, как он и предполагал, было свободнее до такой степени, что, проехав метров пятьдесят, он смог остановиться.
— Ну, и куда вы забрались? — все так же высокомерно сохраняя показное спокойствие, спросил его спутник, профессор Лобанов.
Профессор свирепствовал уже больше часа, с того момента, как покинул свою квартиру, идя следом за Корсаковым. А тому, честно говоря, больше нечего было делать, как заставить профессора идти за собой. Вот Лобанов и отыгрывался за свою минутную слабость, комментируя все происходящее.
Корсаков отвечал ему смиренным молчанием и улыбался время от времени, чтобы не злить своего пассажира понапрасну. Слишком многое сейчас зависело именно от этого человека, а знакомы они были все тот же час, так что изучать профессора и хоть как-то воздействовать на него времени не было.
Вести же себя естественно, то есть наорать на зануду, все время только и делающего замечания высокомерным профессорским тоном, Корсаков не мог. Просто не имел на это права. Вообще, он многое себе запрещал, когда этого требовала работа. А сейчас был именно такой момент, и Корсаков в глубине души хвалил себя за то, что все идет по плану, который наметил он.
А ведь с того момента, как ему стало известно о странных событиях, взбудораживших и Администрацию Президента, и Службу безопасности, прошло немногим больше полусуток. Несколько часов прошло, а известный журналист Игорь Корсаков уже вышел на след, и назревала сенсация!
Хотя поначалу не было даже азарта. Так, легкий интерес, сочувствие.
Да и начиналось все как-то несерьезно.
Утром, сразу после разговора с Плюсниным, Корсаков поехал домой.
Только для того, чтобы привести себя в порядок, и отправиться в редакцию.
Между прочим, в редакции ему часто помогала сама атмосфера. Было в ней что-то удивительное, какое-то переплетение разухабистой недисциплинированности и четкой творческой направленности. Люди могли трепаться хоть о чем, чтобы, прервав разговор, метнуться к своему столу и выдать несколько страниц текста, который вскоре с удовольствием и интересом увидят читатели.
Тем более что Корсаков, между прочим, уже многое начал понимать.
Он не хотел спешить, чтобы не нарушить некоей внутренней целостности складывающейся картины. Именно в напряженном разговоре с генералом Игорь понял, почему он никак не может уснуть, хотя усталость чувствовалась уже физически, ходить было трудно, приходилось преодолевать нежелание двигаться, и глаза все время слипались. Но стоило прилечь — сон исчезал, улетучивался, оставляя в душе только легкую горечь.
Поначалу Корсаков не мог понять, в чем дело, а теперь дошло. Он просто не мог позволить себе расслабиться, зная, что убийцы Гоши Дорогина ходят где-то рядом. Оказывается, для того чтобы жить местью, не надо давать клятвы или публичные обещания. Надо просто возненавидеть неизвестных людей, и возненавидеть их так сильно, что невозможно было забыть об этом.
