Марк с трудом поднялся, опершись одной рукой на загородку, чтобы удержаться на ногах, другой же рукой сделал знак, призывающий к пощаде. Он повторял его еще и еще с неистовой страстностью, собрав всю волю, обегая взглядом ряды, точно бросая вызов толпе, в которой кое-где большие пальцы уже начали обращаться вниз. Ух эта толпа, безмозглая, кровожадная! Всеми силами надо заставить ее отказаться от желания утолить свою жажду крови! В нем кипело отвращение к этим людям, он испытывал такой прилив воинственного духа, какого никогда бы не испытал, стоя с занесенным мечом над поверженным врагом. Пальцы вверх! Вверх, дурачье!.. С самого начала он видел торчащий вверх большой палец дяди Аквилы, и вдруг заметил, как еще несколько человек повторили его жест, и еще… Казалось, долго, очень долго участь бойца висела на волоске, но когда палец за пальцем поднялись вверх, «рыбак» медленно опустил трезубец, насмешливо поклонился и сделал шаг назад.
Марк с шумом перевел дыхание и весь отдался мучительной боли в затекшей ноге. Служитель помог побежденному выпутаться и встать. Марк больше не смотрел на молодого гладиатора. Настал миг его позора, и Марк понимал, что не имеет права быть свидетелем этого.
Тем же вечером, когда они сидели, как обычно, за шашками, Марк спросил у дяди: — Что теперь с ним будет?
Дядя Аквила надлежащим образом обдумал ход и переставил эбеновую шашку.
— С тем незадачливым воином? Скорее всего его продадут. Публика не желает смотреть на гладиатора, который был однажды побежден и находился в ее власти.
— Так я и думал, — Марк оторвался от доски. — Какие здесь цены на рабов? Тысячи пятисот сестерциев хватит, чтобы купить его?
— Вполне возможно. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что именно столько у меня осталось от жалованья и от прощального пожертвования дядюшки Тулла Лепида. В Иске Думнониев тратить их особенно было не на что.
Дядя Аквила вопросительно поднял брови:
— Ты что же, намерен сам купить его?
— А ты согласишься предоставить ему кров?
— Пожалуй. Хотя мне не вполне ясно, к чему тебе ручной гладиатор. Не лучше ли завести волка?
Марк засмеялся:
— Мне нужен не столько ручной гладиатор, сколько телохранитель. Не могу же я переутомлять бедного старика Стефаноса.
Дядя Аквила перегнулся через доску:
— А почему ты думаешь, что из бывшего гладиатора получится хороший телохранитель?
— По правде говоря, об этом я не думал, — признался Марк. — Посоветуй мне — как начать переговоры о покупке?
— Пошли кого-нибудь к владельцу гладиаторов и предложи половину того, сколько думаешь заплатить. После чего спи с кинжалом под подушкой.
ГЛАВА 6
ЭСКА.
Сделка состоялась на следующий день без особых затруднений. Хотя предложенная Марком цена была невелика, Беппо, владелец цирковых рабов, прекрасно сознавал, что больше ему за побежденного гладиатора не выручить. Он для вида немного поторговался, и купля завершилась тем, что в тот же вечер после обеда Стефанос отправился за новым рабом.
Марк ждал их в атрии один; дядя Аквила удалился к себе в сторожевую башню трудиться над особенно увлекательным приемом осадной тактики. Марк попробовал было читать «Георгики» из дядюшкиной библиотеки, но мысли его то и дело перескакивали с того, что писал Вергилий по поводу пчеловодства, на предстоящую встречу. Он впервые задумался (до сих пор ему не приходило в голову размышлять на такую тему), почему он принимает так близко к сердцу участь раба-гладиатора, которого он раньше в глаза не видел. И однако принимал же. Быть может, то были поиски себе подобного? Но что общего могло быть у него с рабом-варваром?
Вскоре настороженный слух его уловил какой-то шум в помещениях рабов. Он отложил свиток папируса в сторону и повернул голову к двери. Под колоннадой послышались шаги, и на пороге показались две фигуры.
— Центурион Марк, я привел нового раба, — произнес Стефанос и, деликатно отступив назад, растворился в темноте. Новый раб приблизился к постели и встал в ногах у Марка.
Целую минуту — целую вечность, как им показалось, — юноши смотрели друг другу в глаза, одни в пустом зале, как они были одни вчера в заполненном цирке. Шарканье сандалий Стефаноса затихло в конце колоннады.
— Значит, это ты, — выговорил наконец раб.
— Да, я.
Опять наступило молчание, и опять раб прервал его первым:
— Почему ты переломил вчера волю толпы? Я не просил пощады.
— Наверно, именно поэтому.
Раб запнулся, а затем с вызовом сказал:
— Вчера я испугался. Я, который был воином, испугался, я не хочу задохнуться насмерть в сети «рыбака».
— Я понял, — ответил Марк. — Но все-таки ты не попросил пощады.
Тот не отводил глаз от лица Марка, вид у него был озадаченный.
— Зачем ты меня купил?
— Мне нужен личный раб.
— Арена — необычное место для покупки раба.
— Но я и хотел необычного раба. — Марк взглянул с еле уловимой улыбкой в угрюмые серые глаза, прикованные к его лицу. — Мне не нужен такой, как Стефанос, он был рабом всю жизнь, и поэтому он только раб, и больше ничего.
Странный разговор между господином и рабом, но ни тому, ни другому не пришло это в голову.
— Я только два года раб, — спокойно сказал тот.
— А до тех пор ты был воином. Как твое имя?
— Эска, сын Куковала, из племени бригантов, носителей синих боевых щитов.
— А я… центурион… бывший центурион вспомогательной когорты при Втором легионе, — проговорил Марк, сам не понимая, почему он это говорит, но чувствуя, что обязан так поступить. Римлянин и бритт продолжали смотреть друг на друга, и оба их утверждения, словно вызов, повисли в воздухе.
Затем Эска машинально протянул руку и дотронулся до края ложа.
— Я уже знаю, старик сказал мне. Я знаю также, что господин мой был ранен. Мне жаль.
— Спасибо, — ответил Марк.
Эска посмотрел вниз, на свою руку, лежащую на краю постели, и снова поднял голову.
— По дороге сюда убежать было нетрудно, — проговорил он медленно. — Старый олух не удержал бы меня, если бы я захотел вырваться на свободу. Но я пошел с ним, в глубине сердца у меня жила надежда, что мы идем к тебе.
— А если бы на моем месте оказался кто-то другой?
— Тогда я бы убежал позже, скрылся в лесах, где мое обрезанное ухо не выдало бы меня. По ту сторону границы еще есть свободные племена.
Говоря это, он вытащил из-под грубой туники узкий нож, спрятанный за пазухой на голой груди; он держал нож с такой нежностью, как будто это было живое любимое существо.
