– Ты кто такой? – сверля Никиту взглядом, спросил прыщавый.
– Гурьян. А ты?
– Гурьян?! – Лицо у парня разгладилось. Похоже, это имя произвело на него впечатление. – А я – Старый.
– Какой же ты старый, если ты молодой! – не удержался от иронии Никита.
Раньше он думал, что на одиночном режиме лучше, чем на общем. Никто не достает, марку не перед кем держать, а значит, и напрягаться не нужно. Но так только казалось. На общем режиме живое общение, а в одиночке – тоска смертная, и словом не с кем перекинуться. В последние дни заточения Никита поймал себя на мысли, что собирается заговорить со стенкой.
Устал он от одиночества, поэтому и потянуло его на шутки. И неважно, что это могло выйти ему боком.
– Много в этой жизни повидал, поэтому старый, – на полном серьезе ответил парень и, словно желая утвердить свою высокую значимость, назвался «смотрящим» по бараку.
Не внушал он своей внешностью уважения, но считаться с ним нужно было по-любому. Если он смог загнать самого Кроля на очко, значит, он действительно собой что-то представлял.
– Ну, вы тут сами разбирайтесь. – Никита кивком головы показал на Кроля и стал обходить нового «смотрящего».
Он ни в чем ни перед кем не виноват, его дело сторона, поэтому здесь ему делать нечего.
Старый удерживать его не стал, но подошел к нему, когда он устроился возле своей шконки.
На койку в дневное время ложиться не полагалось, и Никита не собирался нарушать установленный порядок. Отрядный здесь где-то рядом, а у него не забалуешь – чуть что не так, сразу в шизо. А бросать вызов ментам Никита не собирался. Так он и сказал начальнику оперчасти, который вызывал его к себе на беседу. Ни конфликтовать с кем-то желания нет, ни стучать, и лагерным козлом Никита стать отказался… Он сам по себе, и будет здорово, если про него все забудут.
Но Старый проявил к нему интерес. Он бесцеремонно сел на соседнюю шконку, достал из кармана мандарин и неторопливо стал сщипывать с него кожуру. Из глубины помещения к нему подошли два «быка» не слабой комплекции. Никита не знал ни того, ни другого. Выходит, новый «смотрящий» заехал в барак со своей свитой. Неплохо, значит, у него дело поставлено.
Какое-то время Старый пристально смотрел на Никиту, будто пытался загипнотизировать его своим немигающим взглядом. Может, он действительно пытался подавить его волю энергией своего духа, но если так, то у него ничего не вышло.
– Кроля опустили, – коротко, но емко сказал парень.
– Я это уже понял, – кивнул Никита.
– Опустили, но не задырявили.
– Мне-то что?
– Беспредельщик он. Шведа в петушиный куток загнал, Дуремара… Знаешь таких?
– Ты спросить за них хочешь?
– Зачем? Они такие же беспредельщики, как и Кроль…
– Так в чем же дело?
– Беспредела здесь больше не будет, – с важным видом изрек Старый.
– Я очень рад.
– Теперь здесь наша, воровская власть.
– Ты вор? – не то чтобы резко, но не совсем вежливо спросил Никита.
– Да, – слегка смутился парень.
– В законе?
Законного вора в колонии общего режима не могло быть по определению. Законный вор – это рецидивист, место которого как минимум на строгом режиме. Но если это вор апельсинового цвета, то его могли отправить сюда как первохода. А бывали случаи, когда матерый законник заезжал на общий режим, чтобы навести на зоне порядок…
– У меня все еще впереди… – чуть дрогнувшим голосом ответил Старый.
– Желаю удачи! – Никита всем видом давал понять, что ему как минимум неинтересен этот разговор, и он хотел бы поставить в нем точку.
– Ты, Гурьян, пожелай удачи себе, – хищно сощурился парень.
– Только этого себе и желаю. Причем каждую свободную минуту.
– Я знаю, ты ломом подпоясанный, но это не значит, что ты можешь здесь борзеть.
– Это значит, что меня можно оставить в покое. Если ты, Старый, думаешь, что я собираюсь подписаться за Кроля, то очень сильно ошибаешься. Плевать мне на него. На всех плевать. Я сам по себе, и не надо лезть ко мне в душу…
Старый вдруг выбросил вперед руку, в которой держал очищенный мандарин. Ею он ударить не мог, но Никита все-таки среагировал на движение. Правда, при этом он даже не шелохнулся. И глазом не моргнул.
– Будешь? – с хитрецой во взгляде спросил «смотрящий», предлагая ему мандарин.
Дескать, получи подачку и заткнись!
Но Никита даже ухом не повел. Не замечая протянутого мандарина, он так жестко и тяжело посмотрел на парня, что Старый занервничал.
– Не будешь?
– Оставь меня в покое.
– А как же Кроль?
– Плевать я на него хотел.
– На него все теперь плюют.
– Я и раньше на него плевал.
– А как же Швед?
– Это личные счеты. Ты должен об этом знать.
– Я знаю все, – грозно нахмурил брови Старый. – И всегда буду все знать. И если хоть какое-то движение с твоей стороны, я за себя не отвечаю.
– Надо отвечать. За себя всегда надо отвечать. Но это я так, к слову. К своему слову. Не будет с моей стороны никаких движений, отвечаю.
Разговор остался за Никитой, но Старый поднимался со шконки с таким видом, будто и раздавил его, и втоптал в грязь.
Он думал, что Никита был человеком бывшего «смотрящего», поэтому боялся получить от него удар в спину, поэтому и вызвал его на этот разговор. Может, Никита в чем-то его и умыл, но Старый больше не видел в нем опасности и чувствовал себя победителем.
Как бы то ни было, Никита мог вздохнуть с облегчением. Старый вычеркнул его из списка своих врагов и к себе на службу звать вроде бы не собирался. Значит, спать он может спокойно, и для него это главное…
Но Старый далеко не ушел. Он вдруг изменился в лице, увидев человека, входящего в спальное помещение. И это был не начальник отряда, которого здесь побаивались все, даже «смотрящие». Вальяжным, но при этом быстрым шагом к Старому подходил Запорожец, законный вор, который когда-то пытался отодвинуть Фогана от его законной кормушки.
Никита с недоумением смотрел на него. Запорожец – вор уважаемый, и ему не место на общей зоне. Может, дела здесь настолько плохи, что воровской сход заслал его навести порядок? Если так, то неудивительно, что Кроль чистит сортирные о́чки. Это Фоган оказался Зазе не по зубам, а Кроль для него – гнилой орешек. И расколол он его жестко, но тонко, с умом.
Запорожец мог бы его убить, но тогда Кроль стал бы в глазах зэков мучеником. А так он опустил этого деятеля на колени, заставив братву презирать его на фоне своего благородства.
