— Мент? — с большой долей уверенности предположил Иван Сергеевич.
— А, ты уже в курсе!
— Служба такая, — шутливо напомнил Филер.
— Про «такую службу» я сегодня уже слышал, — морщась, сообщил Политик. — Потому и звоню тебе. Похоже, кое-кто решил, что его служба не только опасна и трудна, но еще и дает ему безграничные полномочия. На этом основании он все активнее сует свой любопытный нос во все щели. Мне это не нравится, я ему об этом прямо сказал, но это вовсе не означает, что он угомонится.
— Угомонится и забудет все, что уже успел разнюхать, — с полным пониманием подхватил Буров.
— Вот именно. Представляешь, он мне говорит: а Шиханцов, часом, не Воевода?
— Эка хватил! — восхитился Филер. — Да, вот это и называется «головокружение от успехов». — Он помолчал секунду и уже другим, нарочито вкрадчивым голосом спросил: — А Шиханцов — не Воевода?
— Нет, — сказал Андрей Родионович и, в свой черед немного помедлив, уточнил: — Уже нет.
Глава 6
Генерал ФСБ Потапчук медленно шел по знакомой улице, машинально отмечая про себя все новые и новые приметы начинающегося лета: густеющую листву стремительно теряющих легкомысленную весеннюю прозрачность древесных крон, делающуюся все ярче и сочнее зелень газонов и то, как ощутимо пригревали спину сквозь пиджак и рубашку набирающие силу солнечные лучи. Ставший ненужным плащ висел на сгибе руки, страшно мешая генералу, и его так и подмывало повесить на спинку первой попавшейся скамейки или просто затолкать в мусорную урну на радость какому-нибудь бомжу.
Федор Филиппович чувствовал себя ненужным, как этот плащ, и впервые в жизни завидовал бомжам, для которых такое положение вещей было привычной нормой. Навстречу, попыхивая табачным дымком, шел какой-то бородатый гражданин артистической наружности, и генерал с огромным трудом преодолел желание стрельнуть у него сигаретку. Почти детская обида на своего непосредственного начальника и это малодушное желание с горя пойти на поводу у так и не умершей до конца вредной привычки лишь усугубляли владевшее Федором Филипповичем дурное настроение, неопровержимо свидетельствуя, что дела его и впрямь, по-настоящему, плохи. Клевету можно опровергнуть, а клеветника найти и притянуть к ответу, а вот справиться со старостью еще никому не удавалось: равно или поздно, не мытьем, так катаньем, она свое возьмет. Генерал ждал неприятностей, которые сам сознательно на себя накликал, но, когда неприятности начались, вдруг оказалось, что он к ним не готов. То есть в чисто техническом смысле у него все было в ажуре и на мази: все необходимые распоряжения отданы, люди расставлены по местам и должным образом проинструктированы — словом, окопы отрыты, позиции оборудованы, артиллерийские погреба ломятся от боеприпасов, люди накормлены, получили наркомовские сто граммов и хоть сейчас готовы в бой. А вот он сам, военачальник этой воображаемой армии, отчего-то вдруг раскис, расклеился и, вместо того чтобы нанести противнику сокрушительный ответный удар, разобиделся на него, супостата: да что же это он, в самом деле, творит?
И что это, скажите на милость, если не самая настоящая старость?
«И что это, скажите на милость, то-ва-рищ генерал?!» — гневно прорычал непосредственный начальник Федора Филипповича, генерал-полковник Лагутин, вырывая у него из рук не прочитанный и на две трети донос.
«Насколько я вижу, анонимка, — невозмутимо ответствовал Федор Филиппович, первым делом заглянувший в конец документа и обнаруживший, что подпись автора отсутствует напрочь. — Я, конечно, могу ошибаться, но на официальный отчет следственной группы эта филькина грамота, по-моему, не похожа».
Обида обидой, старость старостью, но владеть собой он пока не разучился, и его ровный, подчеркнуто корректный тон немного остудил начальственное негодование.
«Это не филькина грамота, как вы изволили выразиться, товарищ генерал, а сигнал, — тоном ниже уточнил его превосходительство. — Мы с вами не в дворянском собрании и оба прекрасно понимаем, что игнорировать документы подобного содержания, — он тряхнул в воздухе тощей пачкой распечатанных на принтере листков, — не имеем права, независимо от наличия или отсутствия подписей, печатей и прочих банковских реквизитов».
Федору Филипповичу, несмотря на серьезность ситуации, очень понравилось проскочившее в гневной речи генерала Лагутина словечко «прочих», но от комментариев он благоразумно воздержался. Вообще, Петр Васильевич Лагутин был неплохой мужик и грамотный, компетентный руководитель. Его немного портили проклюнувшиеся в последнее время барские замашки, но служил он сравнительно честно, был умен и не имел дурной привычки ради собственного удовольствия унижать подчиненных. Словом, главенство его над собой генерал Потапчук терпел без особого труда — могло быть и хуже, — и тем обиднее было ему теперь выслушивать из уст Петра Васильевича то, что они, уста, произносили.
«Тем более, — произносили далее генеральские уста, — когда документ этот не подобран на полу около унитаза в солдатском сортире, а спущен по команде прямо из дирекции. Да и составлен, насколько я могу судить, с большим знанием предмета. Что, Потапчук, скажешь, не так? Как тебе нравятся вот эти финансовые выкладки? По-твоему, их с потолка взяли?!»
Пользуясь тем, что пресловутый документ снова очутился в поле его зрения — говоря без экивоков, прямо под носом, — Федор Филиппович взглянул на финансовые выкладки. Бухгалтерию свою он в голове, разумеется, не держал, но на первый взгляд все — по крайней мере, даты и суммы выплат — соответствовало действительности. Итоговая сумма была аккуратно подбита внизу длинной колонки цифр и получилась, мягко говоря, внушительной.
Против суммы Федор Филиппович возражений не имел: за долгие годы службы одному лишь Слепому он передал из рук в руки средних размеров состояние, — но вот интерпретация данной арифметики его решительно не устраивала: автор анонимки имел наглость утверждать, что все эти огромные деньжищи генерал Потапчук просто-напросто присвоил.
Помимо финансовых, там была еще целая куча других обвинений. Кто-то неплохо потрудился, изучая послужной список генерала ФСБ Потапчука; ложь в анонимном доносе была умело переплетена с правдой в тугую косичку. Расплести ее было можно, но это, совсем как в случае с чересчур старательно заплетенной, да еще и намокшей под дождем девчоночьей косичкой, требовало немалых усилий и времени, да и то при условии благого расположения того, кто станет этим заниматься, к Федору Филипповичу. В противном случае косичка эта обещала легко и непринужденно превратиться в затянутую на его шее удавку.
Рассчитывать на благое расположение приходилось едва ли. Федор Филиппович вспомнил то, что успел прочесть, и был вынужден признать: да, автор анонимки потрудился на славу. Он как будто подслушал его последний разговор с Глебом Сиверовым, умело преподнеся каждый эпизод таким образом, что вся беспорочная служба генерала ФСБ Потапчука приобрела вид хорошо продуманной диверсионной деятельности.
Шальная мыслишка: а уж не Глеб ли состряпал этот, с позволения сказать, документ? — мелькнула и пропала, оставив по себе легкий неприятный осадок. Поскольку заданный ему вопрос касался исключительно финансов, именно о финансах Федор Филиппович и заговорил.
