Они еще раз сыграли в «камень, ножницы, бумага», и разведчик опять проиграл. С удовлетворением констатировав, что удача любит смелых, его напарник до упора откинул назад спинку сиденья, скрестил на груди руки, закрыл глаза и практически сразу захрапел. Разведчик тихонько послушал музыку, а когда музыкальная передача сменилась ночным выпуском новостей, выключил радио и стал слушать, как в приречных зарослях свистят, щелкают и булькают сексуально озабоченные соловьи. Над головой, следуя заведенному не нами, а значит, извечному и неизменному порядку, неторопливо поворачивался звездный купол, в траве под заборами деловито шуршали вышедшие на ночную охоту ежики. Над рекой поднялся туман; поначалу слабый, почти незаметный, он постепенно густел, вскоре целиком затопив приречную луговину и беззвучно выплеснувшись на деревенские огороды.
В третьем часу ночи, когда на восточном горизонте уже появилась тоненькая бледно-серая полоска, но тьма еще не начала редеть, где-то неподалеку завелся мотор. Ровное бормотание холостых оборотов сразу перешло в нарастающий злобный рев, который начал быстро удаляться и вскоре окончательно стих. Мотор был точно не автомобильный. Оставшийся на бессонной (и, на его взгляд, решительно бесполезной) вахте оперативник сказал бы, что это мотоцикл, причем не отечественный и довольно мощный. Но звук доносился со стороны реки, и он решил, что слышал моторную лодку, на которой браконьеры — как нынче повелось, весьма недурно оснащенные, — отправились проверять поставленные накануне сети.
Рыбнадзора на вас нет, подумал оперативник и, устроившись поудобнее, стал терпеливо ждать конца своего дежурства.
* * *
В половине шестого утра, когда стало ясно, что совещание на глазах превращается в пустую говорильню, поступил приказ разойтись по домам — отдыхать и приходить в норму, чтобы к тринадцати ноль-ноль явиться на очередное совещание — желательно, с конструктивными деловыми предложениями.
Когда генерал Лагутин, наконец, выбрался из здания, на улице было уже совсем светло. Город понемногу просыпался, наполняясь транспортом, от ночной свежести не осталось и следа. В воздухе еще ощущалась приятная прохлада, но сизое от выхлопных газов небо было безоблачным, суля еще один нестерпимо жаркий, душный, маетный день.
Преодолевая пешком короткий путь от двери служебного подъезда до уже распахнутой задней дверцы своего автомобиля — опять же, служебного, государственного, — Петр Васильевич с тоской и раздражением подумал, что в последние годы привык судить о том, что делается вокруг, по оперативным сводкам, докладам подчиненных, по видимому из окна кабинета отрезку шумной улицы да по клочку неба, который можно наблюдать, идя к машине по внутреннему дворику управления. Вид из окна кабинета, вид из окна автомобиля, телевизор — тоже своего рода окно, открывающееся в мир, населенный крикливыми идиотами и жизнерадостными дебилами… А где настоящая жизнь? И когда ею жить, если, прямо как у Булгакова, «и ночью, при луне мне нет покоя»?
Генерал понимал, что его раздражение продиктовано, в основном, усталостью и полным отсутствием смысла в том, чем он вынужденно занимался всю ночь. Какие фигуранты старых дел, какие картотеки?! Какое, пропади оно пропадом, исламское террористическое подполье, когда козе ясно, что сумку с тротилом в вестибюле оставил кто-то из своих! Протащил мимо охраны, которая сто лет знает его, как облупленного, и на этом основании видит, но не замечает — смотрит сквозь него замыленным глазом, как сквозь оконное стекло, и не осознает того, что видит. А скорее всего, взрывчатку раздобыли прямо в здании — вынесли из кладовой вещдоков или с какого-нибудь старого, всеми забытого подвального склада, принесли в вестибюль и поставили — нарочно или нечаянно, поди знай! Зачем принесли, почему поставили — вопрос второй; что ни говори, а люди тут порой встречаются весьма и весьма специфические, и найти в этом здании можно все, что угодно — хоть танк, не говоря уже о ящике тротиловых шашек.
Да, может статься, «зачем?» — это никакой и не вопрос. В том смысле, что ответа на него не существует, как не существовало и мотива этого дикого, ни с чем не сообразного злодейства. Просто волок человек из кабинета в ту же кладовую вещдоков изъятый где-то и пока не оприходованный надлежащим образом тротил, встретил в вестибюле знакомого и остановился поболтать. Сумку, естественно, на пол поставил, да еще и задвинул под лестницу, чтобы не торчала на проходе и не попалась на глаза начальству. Задвинул и забыл — позвал его кто-нибудь, или образовалось какое-то срочное, не терпящее отлагательства дело… Дико? Не спорю. А не дико предполагать, что эту без малого двухпудовую матерчатую торбу в здание главного управления ФСБ через все посты охраны с детекторами и камерами наблюдения протащил исламский боевик в бороде и камуфляже? Однако же именно эту идиотскую версию генерал Лагутин и его люди проверяли на протяжении всего вчерашнего вечера и всей минувшей ночи.
Конечно, были и другие версии, и каждая из них, в том числе и та, в которой фигурировала кладовая вещественных доказательств, была подвергнута точно такой же тщательной проверке. Проверка эта продолжалась до сих пор, и генерал не сомневался, что вскоре она даст положительный результат — обязана дать, потому что подобные вещи непозволительны и сходить с рук никому не должны. Тут задета честь мундира, да не просто задета, а обгажена сверху донизу; это понятно всем, и все будут рыть носами землю, пока не выкопают из нее этого умника. Но генералу Лагутину не становилось легче от этой мысли, потому что он с самого начала понимал, что направление, в котором приказали рыть лично ему, — это дорога в никуда.
Петру Васильевичу пришлось сделать над собой усилие, чтобы прогнать ставшую привычной в последнее время мысль, что все они вместе и каждый по отдельности старательно, не щадя времени, сил и нервов, делают что-то не то — не постоянно, разумеется, иначе все давно бы развалилось и полетело вверх тормашками в тартарары, но частенько. Даже, можно сказать, регулярно.
Сегодняшняя ночь служила тому наиболее ярким примером. Это был пик бессмыслицы, настоящий театр абсурда. Но хватало и других, пусть не так сильно бьющих в глаза, но весьма показательных примеров. Взять хотя бы заведомо несправедливое решение, принятое в отношении Потапчука на основании анонимной кляузы. Спора нет, все было сделано правильно, в соответствии с буквой закона, причем в самой мягкой из всех возможных в сложившейся ситуации форм. Буква буквой, но из самых общих соображений явствует, что та анонимка — обыкновенный, хотя и очень умело подготовленный, клеветнический навет. Случалось, руководство закрывало глаза и на куда более серьезные, а главное, реальные проступки, а тут — вон оно как…
Или, если уж говорить о Потапчуке, вспомни дело генерала Шиханцова. Материала на него Федор Филиппович собрал вагон и маленькую тележку, доказательная база получилась железная — бери, сажай и разматывай срок на всю катушку. На фоне скандала в Минобороны и устроенной новым министром перетряски кадров шансов отвертеться и избежать реальной отсидки у Шиханцова не было никаких. Получился бы показательный, а главное, настоящий, ни в единой букве уголовного дела не фальсифицированный процесс. А что мы имеем вместо этого? Труп в канале и парадный некролог в центральной прессе. В буквальном смысле концы в воду, вот что мы имеем в результате своей упорной и планомерной работы…
