— Аванс?.. А, ну да, кодекс чести наемного убийцы и все такое… Вы за кого меня держите, мужики? — оскорбился Слепой. — За мокрушника из подворотни? Аванс… Нет, ребята, тут надо хорошенько подумать.
— Думай, — разрешил майор, со скрежетом почесывая заросший подбородок. — Даю минуту. Время пошло.
И демонстративно посмотрел на часы.
Глеб тоже посмотрел на часы, из принципа молчал ровно шестьдесят секунд, а потом убрал во внутренний карман конверт с деньгами и фотографией генерала МВД Васильева и полез из машины.
— Эй, любезный, ты куда? — забеспокоился бритоголовый. — Я не понял, мы договорились или нет?
— Я же принял аванс, — с кривой усмешкой напомнил Слепой и захлопнул за собой дверцу.
— Тогда поторопись, — выставив бритую голову в открытое окно, по-хозяйски распорядился водитель. — Кое-кого этот оборотень в погонах уже достал так, что просто невтерпеж.
— Если невтерпеж, пусть купит себе памперсы, — посоветовал Глеб, после чего повернулся к машине спиной, неторопливо закурил и прогулочной походкой зашагал восвояси.
Спина у него при этом была огромная, как монумент, от которого он мучительно медленно удалялся; он внутренне вздрогнул, услышав позади себя резкий приглушенный звук, но это был не выстрел — кто-то из его собеседников всего-навсего поплотнее захлопнул дверь.
Глава 13
Загородный дом был обнесен высокой, в полтора человеческих роста, кирпичной оградой. По трем сторонам периметра, подступая почти вплотную к забору, зеленела молодая березовая роща, служившая хозяину дома неиссякаемым источником бесплатных банных веников. Он просто обожал русскую баню, а веники всегда вязал собственноручно, не доверяя этого ответственного дела никому. Вязать березовые (а также дубовые, можжевеловые, кипарисовые и любые другие, хоть бы и баобабовые) веники он умел мастерски, что могли авторитетно подтвердить весьма уважаемые, сановные, известные всей России, а то и всему миру люди.
Впрочем, прямого отношения к делу веники не имеют; речь не о них, а о роще, откуда эти веники были родом, и даже не о всей роще целиком, а о стоявшем посреди нее дубе — единственном на весь упомянутый лесной массив, вековом, высоком, раскидистом и с такой густой, плотной кроной, что она почти не пропускала солнечный свет, лишая многочисленное потомство лесного великана малейших шансов на выживание. Дуб был виден почти изо всех окон дома, служа несомненным украшением ландшафта, этакой изюминкой, заметив которую, сановные гости говорили: «А дуб-то каков! Богатырь, красавец! Прямо как у Александра Сергеевича: у Лукоморья дуб зеленый…» Хозяин дома любил, когда его хвалили, хотя бы и за дуб, и берег это дерево как зеницу ока. Он даже напряг кое-кого из знакомых в инспекции по охране природных ресурсов, инициировав процесс присвоения дубу статуса охраняемого государством природного памятника. Дело пока находилось на рассмотрении, но рука руку моет, и можно было не сомневаться, что вскоре морщинистый дубовый комель украсится табличкой с надписью соответствующего содержания.
В общем, старый дуб хозяину дома нравился — скажем так, до поры, до времени. А то, что началось по истечении отпущенного на любовь к природе срока, служило подтверждением поговорки, гласящей, что от любви до ненависти один шаг. Со вчерашнего вечера горячо любимое растение стало для генерала МВД Васильева источником крайне неприятных, тягостных переживаний. Дело дошло до того, что он специально вызвал из города и поставил на дежурство под дубом полицейский наряд. Со стороны это, должно быть, выглядело достаточно смешно, но Николаю Фомичу было, увы, не до смеха.
Начало его беспокойству положил, разумеется, не дуб, мирно грезивший воспоминаниями трехвековой давности посреди зеленеющей на берегу озера березовой рощи и заведомо неспособный вынашивать преступные замыслы в отношении действующего генерал-майора МВД. Все началось в городе, когда по дороге на службу Николай Фомич заметил следующий по пятам за его машиной черный «БМВ». Заставив водителя совершить ряд бессмысленных поворотов и объездов, генерал убедился, что слежка ему не почудилась. Он потянулся за телефоном, и черный «БМВ», будто напуганный этим движением, немедленно отстал. Так ведет себя агрессивная дворняга, когда преследуемый ею прохожий наклоняется и делает вид, что подбирает с земли камень: перестает гавкать и, поджав хвост, бочком отходит на безопасное расстояние, а потом бросается наутек.
Однако «БМВ» седьмой серии — не дворовая шавка, и, чтобы ездить по пятам за генералом МВД, у его водителя должны иметься достаточно серьезные мотивы. На протяжении всего рабочего дня эта скоростная баварская телега не выходила у Николая Фомича из головы, и он почти не удивился, когда по дороге домой, обернувшись, разглядел в заднем окне знакомую двойную решетку радиатора с сине-белой эмблемой посередке.
Это безобразие нужно было срочно прекратить. Прозвище, которым наделил его Политик, было дано Николаю Фомичу не зря, и разглядел он, естественно, не только известную всему миру эмблему знаменитого баварского концерна, но и номерной регистрационный знак — разглядел, запомнил и безошибочно продиктовал по телефону ребятам из ГИБДД.
Пока он говорил по телефону, «БМВ» опять отстал, бесследно затерявшись в толчее большого города. Ни по пути до Кольцевой, ни после нее он больше не появлялся, но это служило очень слабым утешением. Да Николай Фомич и не нуждался в утешении — по крайней мере, в тот момент; чего он хотел, так это оперативно разобраться в ситуации и поставить наглеца на место — раз и, по возможности, навсегда.
Как только его машина миновала развязку на Кольцевой, ему перезвонили из ГИБДД. Никакой ясности этот звонок не внес: если верить базе данных, продиктованный Николаем Фомичом номер числился за выгоревшим дотла в результате короткого замыкания в электропроводке и отправленным под пресс два с половиной года назад муниципальным мусоровозом марки КамАЗ. Звонивший участливо поинтересовался, не объявить ли «БМВ» с липовыми номерами в розыск. Подумав, Николай Фомич это предложение отверг: будучи генералом полиции, он очень хорошо знал, как работают столичные инспекторы ДПС и сколько внимания они уделяют ежедневно рассылаемым по всем постам ориентировкам. Кроме того, он понимал, что человек, у которого хватило ума навесить на свою машину фальшивые регистрационные номера, сообразит вовремя их снять и заменить настоящими или тоже фальшивыми, но уже другими.
В свою загородную резиденцию он вернулся на закате. Переодеваясь у себя в спальне в домашнее, Николай Фомич привычно отыскал взглядом торчащую над оградой дубовую крону, в лучах заходящего солнца казавшуюся отлитой из потемневшей от времени красной меди, и непроизвольно вздрогнул, уловив в гуще ветвей предательский кроваво-красный блеск отразившего закатный огонь стекла.
Оцепенение длилось не дольше секунды, по истечении которой генерал Васильев обнаружил себя стоящим в простенке меж двух окон — спиной к стене, в наполовину надетых спортивных шароварах и с головы до пят в холодной липкой испарине.
Дело явно принимало скверный, весьма нежелательный оборот. Кто-то другой на его месте, возможно, решил бы, что столкнулся с местью одного из своих так называемых крестников — кого-то, кого он в свое время крепко взял за штаны и отправил на нары, и кто затаил на него злобу. Но все те немногие, чьей поимке Николай Фомич посильно способствовал на заре своей милицейской карьеры, давным-давно вышли на свободу, и до сих пор никто из них ни разу не дал о себе знать. Оно и немудрено: даже в тот непродолжительный период, когда ему приходилось лазать по чердакам и подвалам, отлавливая всякую шваль, ярко выраженным талантом к оперативной работе он не блистал, и его участие в поимке того или иного правонарушителя, как правило, сводилось к роли статиста. Там, на «земле», он всегда был третьим слева в заднем ряду — вон тот, в темной курточке и с пистолетом, видите? Так что мстить ему за дела минувших дней было просто-напросто некому. С тех пор утекло уже много воды; все эти годы Николай Фомич работал по линии материально-технического обеспечения, а где это видано, чтобы украденные материальные ценности мстили тому, кто их украл?
