– Работать послали? – не отрываясь от вышивания, спросила Катерина.
– Угу… – невнятно, прикусывая нитку, отозвалась Оля. – Ужасти, сколько недоделанного всего осталось. А на Рождество как раз княгиня с детками прибудут, так это для ихней милости старшей княжны приданое… Ты и рубашки для них шьешь, не знала разве?
«Ихнюю милость» княжну Лезвицкую, старшую дочь покровительницы приюта, Катерина уже видела, когда та приезжала в приют вместе с матерью и раздавала лакомства и подарки. Вспомнив о княжне, Катерина подумала, что той, скорее всего, не помогут даже роскошные вышитые сорочки и изящнейшее, не хуже парижского, белье: княжна была невзрачной блеклой девицей с бесцветными волосами и большими водянистыми глазами, делающими ее похожей на выловленного карпа. Вот если бы в это белье завернуть Анну или Софью… Вот это была бы в самом деле краса ненаглядная! Замечтавшись, Катерина пропустила мимо ушей довольно большую часть болтовни Масловой и очнулась, когда та уже заканчивала. Из оцепенения Катерину вывело слово «деньги»:
– …и денег привезут для всего приюта, «дар рождественский»! Говорят, нам платья новые пошьют и польты на весну. Вот бы чудно было, а то прошлой весной я за старшеотделенкой Коровиной донашивала, так прямо под руками разлезалось, срам и…
– Деньги, говоришь, привезут?.. – задумчиво переспросила Катерина. Внутри ее словно разом загорелось что-то, забилось сильными, жаркими толчками, и она не сводила глаз с вышивки на столе, боясь, что Маслова заметит это. Но та с упоением продолжала болтать:
– А как же, знамо дело! Кажин год так бывает, это ты новенькая и не знаешь, а я сюда «стрижкой» из деревни прибыла! И княгиня, и граф Солоницын, и госпожа Чечихина – завсегда на Рождество ба-а-альшой капитал жалуют.
– И что – эконому отдают? – самым безразличным на свете голосом поинтересовалась Катерина. И тут же выругалась: – Ох, господи, палец!
– Возьми платок живей! Да не этот, этот на продажу! – Маслова сердобольно подсунула ей обрывок грубого холста и рассмеялась: – Да кто ж Виссариону Серафимычу такие деньги доверит? Они же выпивают, всяко может статься… У начальницы в комнате, знамо дело, под замком, до поры до времени… Господи, миленький, да неужто вправду пальта нового дождуся?!
– Дай бог, – пробормотала Катерина, зализывая палец. Сердце стучало как бешеное.
Ночью Катерина не могла заснуть. В большой спальне было темно, только из коридора пробивался слабый свет газового рожка; слышалось сонное дыхание двадцати спящих девочек, чуть слышное скрипение сверчка за печью. На полу лежали лунные пятна, пробивающиеся сквозь затянутые ледяными узорами стекла. Запрокинув голову, Катерина смотрела на медленные перемещения по искрящимся окнам света луны и вспоминала слова молитвы. В бога Катерина не верила, но кого еще просить о том, чтобы завтра в час прогулки Васька оказался на заборе, она не знала. И просила страстно, горячо, сжимая кулаки под одеялом: «Помоги, господи, Пресвятая Богородица, помогите же хоть раз в жизни!» Лунные блики искрились на ледяных завитушках окна, сверчок скрипел, бог молчал.
Утром Катерина поднялась разбитая и усталая, с больной головой. Умывание ледяной водой не помогло, вкуса утреннего чая и черствой булки, поданной к нему, она даже не почувствовала. Сидя вместе с другими девочками в плохо освещенной «рабочей» и тупо кладя стежок за стежком на раскроенные платки, она думала лишь об одном: придет или не придет сегодня Васька.
Он пришел. Еще издали Катерина увидела его взъерошенную фигуру, оседлавшую забор, и невольно прибавила шагу. Приближаясь к забору, она постаралась изобразить равнодушие на лице, но Васька все равно заметил что-то и, прыгая с забора в сугроб, подозрительно спросил:
– С чего веселая такая? Соскучилась, что ль? Вчерась небось не пришла, я, как ворона примерзшая, два часа тута сидел, чуть не помер, а она…
– Дурак, – останавливаясь, сказала Катерина. – Хочешь, чтобы меня увидели? Надо осторожнее.
Он ухмыльнулся. Увязая валенками в глубоком снегу, подошел ближе, уже привычно притянул Катерину к себе, поцеловал – сначала один раз, потом, осмелев, другой. Она с досадой отстранила его.
– Подожди, боже мой… Мне поговорить с тобой надо, а времени мало. Стой. Слушай.
Выслушав, Васька перестал скалиться. Нахмурился, поскреб волосы под шапкой, зачем-то проследил взглядом за летящей вороной, пнул валенком невысокий сугроб. Медленно поднял на Катерину желтые глаза – разом похолодевшие и серьезные.
– Стало быть, большие деньги?
– Очень, – подтвердила Катерина, хотя сама не была уверена в сумме. – И будут у начальницы в кабинете только один день, самое большое – два.
– В кабинете, говоришь… – задумчиво повторил Васька. Глаза его заблестели совершенно разбойничьей искрой, и это неожиданно так понравилось Катерине, что она долго не могла отвести глаз от его физиономии. Но Васька напряженно размышлял и не заметил этого.
– В кабинете, стало быть… а как до этого кабинету добираться-то? С форсом через парадный вход?
– Через черный, – не заметив насмешки, поправила Катерина. – Через дворницкую – на лестницу, а там…
– А там – дворник.
– Дворник – твоя забота, – отрезала Катерина. – Напои, отрави, по голове стукни.
– Ого, лихая какая! – покрутил головой Васька. – Сама-то хоть раз такое проделывала?
Катерина молча посмотрела на него, и под этим взглядом Васька поежился.
– Ладныть, помозгую, что с вашим дворником сотворить… – проворчал он. – Старый он?
– Старый. И пьет много. Справишься без труда.
– Справиться-то справлюсь… – Васька еще хмурился. – А что, ежели не доберемся мы до этих денег? Где они лежать будут, знаешь? Ведь середь ночи кабинет громить – дело долгое, и шуму будет много. Надо чтобы наверняка, чтоб войти, взять, сховать – и ноги в руки, а так только погорим по-глупому, и боле ничего.
– Я узнаю, – твердым голосом пообещала Катерина, хотя ни малейшего соображения по поводу того, как попасть в кабинет начальницы приюта, у нее не было. Она была там лишь однажды, когда ее только привезли в приют и привели показать госпоже Танеевой. «Ничего. До Рождества еще полторы недели. Придумаю что-нибудь».
– За наводку-то что хочешь? – неожиданно повеселев, спросил Васька. Не отвечая на его улыбку, Катерина сказала:
– Половину. И уехать поможешь.
– Не много тебе половину? – закатился хохотом Васька. Катерина, не ответив, повернулась и пошла прочь. Васька догнал ее уже на аллее, схватил за плечи:
– Куда? Вот ведь зола печная! Чуть дохни – вспыхивает! Да будет, будет тебе половина! И я в придачу! Берешь али мало?
– А товар хорош? – хмыкнула Катерина. Васька потянул ее на себя, неловко обнял, запрокинув ей голову, и Катерина увидела серое зимнее небо. Снежинки летели ей в глаза, и она опустила ресницы. Пусть… Не плохо же. И не больно.
