Когда Оливер выходит на сцену, я чувствую себя какой-то глупой героиней романтической комедии. У меня сбивается дыхание, и я прикрываю ладонью рот. На нем темно-синий костюм, волосы лежат как обычно. Так здорово, я надеялась, что он не станет их укладывать. Он нервничает и, прежде чем начать играть, внимательно смотрит в зал, как будто ищет кого-то. Отца?
Он начинает слегка неуверенно, но быстро погружается в музыку, как и публика. Для стоячих мест не осталось программок, но когда он заканчивает играть, я замечаю одну на полу, тут же хватаю ее и открываю на страничке с его биографией. В самом низу кое-что написано. Я читаю эту строчку, и у меня снова сбивается дыхание.
Это выступление я посвящаю девушке по имени Пятнадцать.
Чтобы удержаться на ногах, я вынуждена прислониться к колонне. Он знал, что я тут буду? Я так горжусь им, что не в состоянии на него сердиться. Публика буквально сходит с ума. Я хлопаю так сильно, что у меня начинают болеть руки. Последнюю пьесу я пропускаю – мне нужно подышать.
Я выхожу на улицу и чувствую прилив ночной энергии, как будто все возможно. Я пишу Ричарду:
Он посвятил выступление мне!
Он отвечает:
И правильно сделал!
Двери зала распахиваются, и зрители начинают выходить на улицу. Не представляю, как мне его искать. Я решаю заглянуть за угол. Разумеется, вот что-то похожее на служебный вход. Я чувствую себя фанаткой или одним из этих папарацци, которые дежурят у ресторана, если мой отец ужинает с какой-то знаменитостью. Мне кажется, проходит час, прежде чем оттуда выходит Оливер с мужчиной, знакомым мне по фотографиям у них на лестнице. С отцом.
– Пятнадцать! – кричит он и сует футляр с виолончелью в руки отцу. – Ты приехала!
Отца, судя по его виду, все это безумно раздражает. Неожиданно я не могу найти слов. Он жестом просит отца оставить нас ненадолго.
– Спасибо за посвящение, – наконец произношу я.
Он краснеет, и, вынуждена признать, становится еще более очаровательным, чем обычно.
– Я скучаю по тебе. А теперь, когда с концертом покончено, он от меня отстанет. Ты не представляешь. Такое чувство, что у меня со спины сняли мешок с цементом. Поэтому я и… ох, Пятнадцать, мне столько надо тебе сказать… – Он смотрит на отца, который явно пишет гневное сообщение. – Когда ты возвращаешься в Нью-Йорк?
– Где-то через неделю.
– Мы завтра едем в Лондон. Посмотреть, где я буду учиться дальше.
– А не рановато?
Он шепчет так, чтобы отец не слышал:
– Его волнуют только мои оценки и виолончель. Ничего не могу с этим поделать.
– Кстати, я кое-что должна у тебя спросить. Тайл сказал, ты знаешь что-то…
– О твоем отце. Да. Этот парень способен вытянуть душу. Ничего особенного, но я хотел тебе рассказать и никак не мог найти подходящий момент.
– Итак?
– Это было… Не знаю, два или три года назад. Я видел, как он целуется с женщиной перед вашим домом, я запомнил, потому что это была известная актриса и мама ее узнала.
– Он постоянно целует актрис.
– Да, но мне кажется, это был не просто поцелуй. Смысл в том, что, может быть, твой отец тоже не идеален.
Я смотрю на стену здания, с которой слезает краска. Недостатки. Да, отец не идеален, но мне не нужно другого. Я чувствую, что мне хочется за него заступиться.
– Почему ты мне об этом рассказываешь?
Открывается дверь, и выходит мальчик-скрипач в окружении толпы. Мы отпрыгиваем с дороги.
– Слушай, я же сказал, наверное, тут нет ничего особенного. Я просто подумал, что тебе надо это знать, учитывая все произошедшее.
Он выглядит неуверенным, но говорит искренне. Я не могу понять, почему сначала мне пришлось услышать об этом от Тайла, но сейчас мне все равно. Я в Париже, стою рядом с Оливером. Мгновение растягивается, но тут его отец призывно свистит.
– Ты теперь что, собака?
– Вроде того. Ну ладно, Пятнадцать, увидимся в Сентрал-Парк-Уэст? Я все объясню.
– Ладно.
Он наклоняется ко мне, застывает и, увидев, что его отец не смотрит, быстро целует меня. Меня переполняют чувства, а лицо горит так, что, наверное, из ушей валит дым.
Я провожаю их взглядом. Тут, словно из ниоткуда, рядом появляется мальчик-скейтер и говорит.
– Да, твой музыкант ничего так. Ну а я?
Я смеюсь.
– Ты тоже ничего, но слишком стараешься. И твоя прическа – это слишком.
Он делает вид, что вынимает из груди стрелу:
– Больно.
– Но спасибо, что помог.
Глава 49
После
Дария смотрит телевизор в номере. Она подскакивает, когда я захожу, и ее одежда распахивается, демонстрируя невероятно идеальную грудь. Модели постоянно переодеваются, поэтому привыкают быть раздетыми, но мне кажется, Дария немного перегибает палку.
– Как оно?
– Потрясающе. Он потрясающий.
– И?
Я кладу сумку на пол и беру из мини-бара бутылочку спрайта.
– И что?
Я вкратце пересказываю ей события вечера, и она спрашивает:
– Так что, простишь его?
– Думаю, да. Подумай, сколько всего я потеряю, если не прощу его. Ты бы видела моего дядю и Джулиана вместе. Звучит как фраза из слащавого фильма, но они действительно дополняют друг друга. И даже мои родители. Большая часть их жизни была наполнена любовью. Я знаю, я это видела. Они не притворялись для того, чтобы меня успокоить. Ну, большую часть времени. Я была слишком невинна, чтобы искать скрытый смысл, понимаешь. Я их так обожала, что не могла даже подумать о том, чтобы в них усомниться.
Дария закуривает и говорит:
– Да, девочка, ты сильно изменилась, и уже не похожа на того испуганного ребенка, который пришел к Бенджамину.
– Да. Такое чувство, что с тех пор прошла целая жизнь.
Я снимаю платье от Марка Джейкобса и думаю, могла ли мама когда-то представить, что я в Париже повешу его в шкаф другой модели. Я любила маму – она была милой, доброй и умной. Она не умела готовить, но это ничего не значило. Она могла одним взглядом сделать так, чтобы ты почувствовал себя в безопасности.
Некоторое время мы смотрим дурацкие программы по телевизору, а потом я ложусь спать и очень хорошо высыпаюсь. Утром Дария говорит, что кое с кем встречалась в Париже по поводу моих фотографий. Я рада, что теперь у меня есть ДжейДжей для решения этих проблем.
После завтрака Дария целый час проводит в ванной, чтобы выйти оттуда всего лишь в джинсах на бедрах и легкой футболке, почти без макияжа. Она выглядит пугающе красивой.
