– Я договорился для тебя о встрече с Энни.
Господи. Энни Лейбовиц? Я поперхнулась своим шоколадным тортом.
– Что?
– Она прочитала статью в «Таймс» и позвонила мне среди ночи.
– Жесть.
– Это потрясающее знакомство. И наверное, она самый легендарный фотограф своего поколения. Да любого поколения, честно говоря.
Я вспоминаю, как маленькая вырезала ее фотографии и делала из них коллажи. Ее портреты, как окна в души людей.
– Она потрясающая. На самом деле я тоже хочу начать снимать портреты.
– Ну, ты сможешь помучить ее на эту тему. Мы поедем к ней домой, в Хэмптон.
– Круто.
Когда мы выходим из ресторана, он кладет руки мне на плечи.
– Кстати, Луна. Это я положил рекламку концерта в посылку. Так что я не удивлен твоей поездкой в Париж. Надеюсь, Ричард поехал с тобой.
– Конечно, – отвечаю я и добавляю: – На вокзал.
Он смеется и треплет меня по волосам.
– Папа!
– Да?
– Спасибо.
Я не могу расспрашивать его насчет актрисы. Не сейчас. Может быть, Битл права, некоторых вещей лучше не знать. Я знаю своего отца и уверена: это был обычный дружеский поцелуй. Я спрошу его когда-нибудь, но теперь я научилась понимать, что и когда уместно.
Мы приезжаем домой, и он включает видео, которое, как говорит, никогда никому не показывал. Он снял его на «Супер-8», в одни из первых выходных, которые они провели с мамой. В кадре появляются солнечные лучи.
– Пальцы неба, – комментирует отец.
Они в загородном доме у озера, мама совсем молодая. Она танцует на причале, и отец за кадром смеется. Потом он сталкивает ее в воду прямо в платье. Она пугается, но тут же понимает, что там достаточно глубоко и она не ударится. Когда мама выныривает с мокрыми волосами и стекающей с носа водой, то выглядит еще красивее. Слышно, как вздыхает мой отец и поют птицы в лесу. Потом кадр погружается в полную темноту за исключением одной-единственной свечи. Мама улыбается в камеру, на ее губах капли красного вина. Потом в кадре появляется лицо отца, который светится от счастья. Последние несколько секунд мама сидит в машине и подпевает радио, на фоне мелькают деревья.
Когда видео заканчивается, мы сидим в тишине и смотрим на темный экран. Наконец отец произносит:
– Хорошие были выходные.
Впервые за долгое время я вижу, что его глаза светятся. Как будто он вдруг вновь стал самим собой.
Мы долго обнимаем друг друга и расходимся спать. Я рада снова оказаться у себя в комнате. Когда я закрываю глаза, до меня доносятся звуки игры Оливера. На этот раз я знаю, он играет для меня.
Утром Оливер ждет меня на крыльце.
– Пятнадцать! – кричит он, поднимаясь мне навстречу.
Он изменился. Как он сумел вырасти за две недели? Я понимаю, что мои туфли не очень подходят к платью, но у всех свои недостатки.
– Привет.
Я пытаюсь вести себя холодно, Оливер еще не объяснил историю с Рейчел-один. Как будто прочитав мои мысли, он говорит:
– Понимаешь, она мне очень нравилась в тринадцать лет. Наши родители знакомы, мы отдыхаем неподалеку в Хэмптоне. Она себя так мерзко вела со мной.
Мы идем на восток и покупаем содовую с маленькой тележки. Оливер пытается расплатиться, но у него при себе только фунты. Моих денег хватает только на одну бутылку, так что вторую продавец дает нам бесплатно.
– И тут, прямо перед концертом, она принялась мне звонить и говорить, что скучает. И должно быть, Рейчел что-то сказала своим родителям, потому что даже мой отец пытался ее поддерживать. Но потом я узнал про их спор и чувствовал себя таким идиотом. Это даже хуже того, когда она меня отшила в тринадцать лет. Я попался в ее ловушку, но только на пару дней. Она насквозь фальшивая. Но с ней все кончено. Я всегда хотел встречаться с тобой. И я почувствовал, что ты рядом, перед тем как начал играть, тогда, в Париже. Понимаю, как это звучит, но я представил… Я представил, что мы с тобой одни в театре.
Думаю, это самое трогательное, что мне когда-либо говорили. Мы смотрим друг на друга, и у нас от нежности выступают слезы на глазах.
По дороге обратно он говорит:
– Оксфорд – это, конечно, очень круто, но как-то страшно.
– Ну да, а играть в битком набитом концертном зале в Париже – это так, мелочь.
Он улыбается и жестом приглашает меня войти.
Мы поднимаемся к нему в комнату. Оливер подходит к окну, которое выходит на мой дом, и затем поворачивается. Он искренне улыбается, его глаза светятся. Над головой расходятся лучи света. Он отходит от окна, и солнце на секунду ослепляет меня. Мы уходим в тень и медленно идем навстречу друг другу.
Оливер протягивает руки, и я прижимаюсь к нему.
Впервые со смерти мамы пропало ощущение, будто мое сердце стиснули огромные руки. Сейчас я чувствую себя невесомой, словно кто-то развязал узел внутри меня и я раскрываюсь, как цветок.
