А Матрос тем временем протянул руку и схватил девочку за плечо.
– Иди ко мне!
Та шагнула к нему, и Матрос посадил ее к себе на колени. Стал гладить и что-то шептать. Девочка сидела, не шелохнувшись, лишь немного дрожала под его огромной ладонью.
– Не могу уже это терпеть, – тряхнул головой Сергей Николаевич и направился к крыльцу.
Матрос заметил это только тогда, когда мужчина стоял уже совсем рядом.
– Ты че, раб, совсем страх потерял? – удивился Матрос, снимая девочку со своих коленей.
– Беги домой, – сказал ребенку Сергей Николаевич и подтолкнул к бараку. – Только быстрее.
– Ты че? – продолжал недоумевать Матрос, не понимая, как это кто-то мог его ослушаться. – Я же тебя прямо щас здесь урою, козел.
Он обернулся к узбекам:
– Смотрите, урюки, как я его…
И тогда Сергей Николаевич ударил его. Ударил сильно и резко – сверху в шею. Верещагин не понял, что было в руке друга, увидел только, как Матрос схватился за горло, покачнулся, начал отходить, шагнул назад и упал на спину. Кровь фонтаном била из его шеи. Сергей Николаевич наклонился за автоматом, успел поднять его и выпрямиться…
Узбеки вскочили и расстреляли его из трех стволов. Потом один из них подошел и дал короткую очередь в уже мертвое тело. Залаяли собаки и бросились вслед уходящим в бескрайнее поле рабам.
Лариса стояла, закрыв ладонями лицо. Верещагин взял ее мокрые ладони и прижался к ним губами. А потом поцеловал ее глаза.
Могилу Сергею Николаевичу он копал вместе с Доцентом. Узбеки стояли рядом, испуганные и злые, направив на них автоматы, видимо, понимая, что и лопаты в руках доведенных до отчаяния людей – тоже страшное оружие. Но лопат было всего две, а решимости в глазах Доцента Алексей не видел.
Матроса узбеки решили не закапывать, его труп так и лежал у крыльца – с пробитой большим гвоздем сонной артерией. Но когда над могилой был насыпан холмик, охранники все же приказали занести тело Матроса в домик.
Алексей с Доцентом затащили его внутрь и положили на пол. В комнате вдоль стен стояли четыре кровати, а посередине стол, заставленный водочными и пивными бутылками. Возле него сидели две голые девчонки. Аккумуляторные лампы на стенах рассеивали бледный голубой свет, и кожа девчонок казалась синей. Они уставились на мертвого Матроса, словно не понимая, кого сейчас принесли. И вдруг одна начала смеяться, смех перешел в истерический плач, девчонка уже орала и билась головой об стол… Узбеки переглянулись, а потом вытолкали обеих из дома следом за Верещагиным и Доцентом. Алексей отдал одной свой пиджак, а второй Доцент помог натянуть снятую с себя майку. Та была старой и грязной, с едва читаемой надписью «Новое поколение выбирает пепси».
Утром пришла машина с водой. Манипулятор опустил контейнер и забрал пустой. Охранники погрузили на платформу труп Матроса, чему пытался препятствовать водитель, тот самый, которому Верещагин помогал менять колесо. Увидев знакомое лицо, шофер подошел к Алексею и сообщил, что ему поручили забрать сегодня отсюда какую-то девушку, но потом сказали, что пришлют за ней другую машину.
– Кого именно? – спросил Верещагин, догадываясь, о ком может идти речь.
– Какую-то Шарофат.
Водитель явно боялся везти труп, но все же уехал. А к вечеру примчался пыльный «уазик», из которого вышли два высоких парня: русский и, похоже, казах. Видимо, их обоих прислали на замену Матросу.
Верещагин, решив, что сейчас могут увезти Ларису, принялся лихорадочно размышлять, куда и как ее спрятать. Но ею никто не интересовался, и «уазик» ушел пустым.
Глава 12
Утром после еды было общее построение. Рабов поставили в шеренгу перед крыльцом, на котором стояли лишь двое новых охранников.
– Слушайте сюда, – заговорил русский парень. – Слушайте и запоминайте, уроды. Теперь я здесь главный. Зовут меня Альберт Богданович. Обращаться ко мне можно только так. И то, если я разрешу. Если кто-то будет обращаться ко мне «ваше высокопревосходительство», то не обижусь. А это, – новый начальник охраны показал на казаха, – мой заместитель Серикбай. Его можно называть просто «ваше превосходительство». Усвоили? А теперь о распорядке дня. Работу начинаем в восемь утра, в восемь вечера заканчиваем. Норма – килограмм в день на рыло. За недосдачу наказание – двадцать палок мужикам. И бабам тоже двадцать палок…
Альберт Богданович засмеялся.
– Наказывать буду за все: за то, что плохо работаете, не так ходите, не так смотрите… Так что старайтесь вести себя правильно. А теперь, начиная с левого фланга, каждый по очереди делает шаг вперед и представляется. Начали…
Первым вышел изможденный узбек.
– Юсупов Ахмет, бывший директор аптеки номер…
– Ты че, урод, не понял? – оборвал его новый начальник. – Какой директор? Какая аптека? Распустили вас здесь. Ты не директор аптеки, ты – дерьмо. Следующий!
– Фарух Гусейнов, бывший заведующий кафедрой…
– Тупой совсем? – заорал Альберт Богданович. – Я же сказал, никаких бывших, просто дерьмо. Дальше.
Из строя вышла пожилая женщина.
– Я – Фарида Салахова, дерьмо.
Потом сделал шаг вперед бывший следователь.
– Али Исламов, дерьмо.
– Надежда Иванникова, дерьмо.
– Аминат Ассадулина, дерьмо.
– Александр Ломакин, дерьмо.
– Василий Шеин, дерьмо.
Из строя вышел пожилой человек в дырявом халате.
– Аслан Мусаевич Керимов, председатель хлопководческого колхоза «Завет Ильича», депутат Верховного Совета Узбекской ССР, Герой Социалистического Труда.
Альберт Богданович, который смотрел уже в сторону, повернулся: ему показалось, что он ослышался. Посмотрел на старика в халате.
– Что ты сказал? Повтори!
– Герой Социалистического Труда, – снова произнес старик, – отец пятерых сыновей, которые найдут меня здесь, а тебя, собаку, накажут.
Новый начальник спустился с крыльца и подошел к пожилому человеку.
– Ты думаешь, тебя найдут?
Альберт Богданович повернулся в сторону и вдруг, неожиданно развернувшись всем корпусом, ударил старика в лицо. Тот рухнул на спину и остался лежать.
– Размечтался, – усмехнулся Альберт Богданович. – Да кому ты нужен? Продолжаем перекличку.
– Константин Лапинскас, дерьмо, – произнес следующий.
– Короче! – закричал начальник охраны, которого осенила новая мысль. – У вас с этой минуты нет имен, просто выходите и говорите: «Я – дерьмо». Следующий!
Следующей вышла девочка, потерявшая маму.
– Я – дерьмо, – прошептала она и зажмурилась, ожидая удара.
