– Я – дерьмо, – поспешила произнести женщина еще до того, как вышла из строя.
– Я – дерьмо, – сказал не старый, но седой человек.
– Лариса Бачиева.
– Что? – заорал Альберт Богданович. – Я же сказал…
Но тут до него, очевидно, дошло. Он посмотрел на Ларису, потом на оставшихся людей.
– А кто из вас Шарофат?
Никто не произнес ни слова.
– Я повторяю: кто здесь Шарофат?
Лапинскас показал на Ларису:
– Она.
Но начальник и без него уже догадался. К тому же он хорошо расслышал ее фамилию.
– Что ж ты такая тощая? – спросил он и шагнул к Верещагину. – Следующий.
Алексей вышел из строя, посмотрел на Ларису… А та глазами умоляла его.
– Я – дерьмо, – согласился он выполнить ее мольбу и вернулся в строй.
Вскоре перекличка закончилась.
– А теперь построились в походную колонну, – приказал начальник охраны, – и дружно на работу!
Лариса успела подбежать к лежащему без сознания старику, наклонилась над ним.
– Не трогай эту падаль! – отогнал ее Альберт Богданович. – И вообще можешь сегодня отдохнуть немного.
– Я лучше поработаю, – ответила девушка, становясь в строй рядом с Алексеем.
Конечно, килограмм зелья не собрал никто. Когда стали взвешивать собранное, новый начальник сначала разорался, а потом уставился на горку пакетов. После чего заглянул через плечо своего заместителя в тетрадку, проверяя общий вес, и оторопел:
– Двадцать девять кило не разбодяженной дури… В Москве за такое добро можно почти девяносто тыщ бакинских получить…
– Да не, – покачал головой его заместитель. – За ганджу, может быть, и дадут, в смысле, за гашиш, а это пока только трава, ее еще переработать нужно.
– Знаешь, как?
– Знаю, конечно. Надо вымочить, потом высушить, а можно, как в Индии, сразу в яму и через овечью шкуру, дырку в ней сделать, чтобы через нее смола уходила. Одного кого-нибудь с поля снимем, и я научу. Тут директором аптеки быть не надо.
– Точно! – обрадовался Альберт Богданович. – Вот этот козел и займется нашим производством. Только надо сделать так, чтобы Юнус Маджидович не просек, что мы тут, типа, крысим потихоньку.
В бараке лежал старик-хлопкороб. Лежал молча, потому что не мог даже стонать – новый начальник сломал ему челюсть.
Глава 13
Прошло две недели, а за Ларисой никто не приезжал.
Все так же приходила машина с водой, а раз в неделю «уазик» с вооруженной охраной увозил мешки со сбором. Но, видимо, те, кто принимал эти мешки, заметили, что количество присылаемого товара уменьшилось, и однажды нагрянула проверка. Прибывший посмотрел, как рабы собирают траву и соцветия, после чего присутствовал на контрольном взвешивании. Наблюдал за процессом молча, а потом, когда все мешки погрузили в его машину, предупредил Альберта:
– Не увеличишь сбор – сам в поле пойдешь. Матрос почему-то больше сдавал. Если узнаем, что крысишь, голову отрежем.
– Так солнце все выжгло, – объяснил начальник охраны. – Весной и в начале лета всегда больше собирается, это всем известно. К тому же поле уже сильно общипанное.
– Гоняй рабов туда, где травы больше, но чтоб в неделю двести кило было. Давай, старайся, а то вдруг дожди пойдут. Что тогда с тобой делать?
– Дожди? – удивился Альберт Богданович. – А разве они здесь бывают?
– Ты, Алик, еще не знаешь, что здесь может быть. Трава вся поляжет, и ничего не соберешь. Трава будет лежать, а ты – под ней… Запомни!
Проверяющий направился к машине, но остановился:
– Юнус Маджидович спрашивал, как тут девка его.
– Нормально, – развел руками Альберт Богданович, – работает вместе со всеми, ни на что не жалуется.
– Смотри, осторожнее с ней. Даже не думай чего… Юнус Маджидович скоро со своей русской развяжется и эту Шарофат заберет.
– Привезите еще десяток уродов, – попросил Альберт. – А лучше человек двадцать. Старик тут один загнуться собирается, потом еще девку заберете – кто работать будет?
– Поглядим, – пообещал посланец Юнуса.
После его отъезда начальник охраны словно с цепи сорвался, требуя увеличения сбора. Но больше не получалось, тем более что в поле теперь выходило на два человека меньше – бывший директор аптеки с утра до вечера занимался производством гашиша, а избитый Альбертом заслуженный хлопкороб не мог подняться. Старик лежал с распухшей левой половиной лица, почти ничего не ел, потому что не мог жевать пищу. Лариса кормила его рисовым отваром и супом, в котором плавали остатки разбухшей корейской лапши быстрого приготовления.
Под вечер стало прохладнее, солнце уже не жгло. Верещагин обратил взор к небу и удивился – вместо привычной ослепляющей синевы, которую обычно лишь изредка гасило высокое и прозрачное перистое покрывало, к горизонту спешил караван кучевых облаков, похожих на кучи хлопкового волокна. Потом ветер спустился ниже, волнами пригибая к земле стебли конопли. А когда люди возвращались к бараку, облака закрыли все небо от горизонта до горизонта.
– Неужели? – громко удивился Верещагин.
– Не надейтесь, – ответил чей-то женский голос. – Я метеоролог, поэтому поверьте, раньше декабря здесь не упадет ни капли. А бывают зимы, когда среднемесячное количество осадков настолько мало, что можно считать, что их не было вовсе.
Но впервые за все время своего пребывания здесь Верещагин почувствовал некоторое облегчение от того, что раскаленный воздух не раздирает легкие. Дышать стало легче, и снова появилась какая-то надежда.
Ночь пришла глухая до черноты, не было ни звезд, ни лунного света. Сна не было, несмотря на жуткую усталость. Да и боль в спине постоянно напоминала о себе. Рядом лежала Лариса.
– Не хотела расстраивать, – заговорила девушка, – но Альберт сказал, что меня через два дня заберут отсюда.
Он не стал ничего отвечать, а про себя подумал: спрятаться ей так и так не удалось бы, ни в поле, ни здесь. Да и смысла в этой попытке нет – все равно найдут. И потом, ее отъезд – единственная надежда на спасение. Верещагин уже засыпал, когда услышал дробь первых капель, прозвучавшую по нагревшейся за день шиферной крыше барака.
Утром дождь усилился, за дверным проемом стояла стена водяной пыли и тумана.
Просыпаясь, люди садились на нарах и обменивались радостными возгласами.
– Ну, где наш замечательный метеоролог? – крикнул кто-то. – Говорила, только зимой дожди бывают. А сейчас что, разве зима?
Люди надеялись, что сегодня их не заставят работать. Но пришел Серикбай и приказал выходить на построение. В поле шли под мелким и частым косым ливнем, ноги скользили по размокшей земле. Все быстро вымокли, но были счастливы. За дождем и туманом исчезли барак и домик охраны. Кое-кто начал снимать с себя одежду, надеясь, что дождь смоет въевшиеся в кожу грязь и пыль. Работать не хотелось, но люди привычно разбрелись по полю. А вскоре явился Серикбай, который, косясь на сбросивших одежду женщин, велел:
