«Какая разница, чего именно добивался Римос, – говорил себе Нафан, когда от дум начинала болеть голова. – Суть в том, что я могу уйти, а могу вернуться, и в любом случае мне будет благо. Что же касается Римоса, то когда-нибудь придет время рассчитаться с ним за все…»
Но для того, чтобы рассчитаться с Римосом и остальными врагами, следовало вернуть себе былое положение при фараоне, а для этого многое предстояло сделать.
Иногда Нафану хотелось оставить все, как есть. Иногда ему хотелось повернуть все вспять. Но в любом случае фараон в его глазах был предпочтительнее Моисея хотя бы тем, что с фараоном можно было породниться, а с Моисеем нет, потому что у фараона много дочерей, а у Моисея нет ни одной.
Таково свойство мечтаний – они не оставляют человека даже тогда, когда для них не остается никаких оснований. Нафан был прогнан фараоном, Нафан ушел из Египта вместе со своими соотечественниками, но мысли о возможности стать сначала зятем, а затем преемником фараона не покидали его. Даже если бы Римос не прислал письмо, Нафан все равно бы продолжал мечтать об этом.
«Состояние можно утратить, – говорят египтяне, – а вот заблуждения никогда».
Римос требовал многого, но награда, обещанная им в случае успеха, стоила тех усилий, которые надо было приложить. С другой стороны, в случае неудачи Нафан не оставался ни с чем. Он сохранял свое положение среди евреев, и это положение позволяло ему жить, не бедствуя. Участь лекаря отличается в лучшую сторону от участи землепашца или воина. Не приходится чрезмерно трудиться, поливая землю не только водой, но и своим потом. Не приходится рисковать жизнью и ходить в походы. Главное – это уметь произвести впечатление и дать страждущему то, что он хочет. Одни хотят ласкового слова, другие – покоя и сладостей, третьи же – горьких снадобий, способных вывернуть наизнанку не только желудок, но и саму душу. Смысл лечения заключается в том, чтобы пациент был доволен лекарем, тогда число пациентов будет прибывать, а доходы умножатся. «Лечи, сын мой, не хворь, а ее обладателя», – наставлял отец. Нафан запомнил это наставление. С болезнью тоже надо считаться, потому что лихорадка лечится совсем не так, как вздутие живота, но в первую очередь хороший лекарь оценивает не то, с какой болезнью он имеет дело, а с каким пациентом. Взять, к примеру, Моисея и Аарона, этих двух неугомонных братьев, возмутителей спокойствия и проклятье еврейского народа. По Моисею сразу видно, что его надо лечить горькими снадобьями, чтобы помучился как следует. А Аарону будет достаточно покоя и чего-то приятного, вроде меда, смешанного с душистыми травами. Хотя, будь на то воля Нафана, он бы с превеликим удовольствием напоил обоих братьев настойкой листьев сичрона, чтобы они уснули и больше никогда не проснулись. Не нравится им, что евреи находятся в услужении у египтян и делают для них кирпичи? Так уж устроен мир – один служит другому, один делает кирпичи, другой строит из них дома, а третьи живут в этих домах и помыкают остальными. Разве в Земле Обетованной никому не придется пасти скот, делать кирпичи или рыть каналы? Или там эти работы станут выполнять рабы из числа хеттов или амалекитян? Пусть кто-то попробует сначала покорить этих амалекитян… Может, Моисей того хочет? Нет, Нафан был уверен, что Моисей не хочет ни с кем воевать. Он хочет стать царем евреев. Закономерное, в общем-то, желание для приемного сына дочери фараона. Впрочем, у Моисея была реальная возможность стать фараоном. Проявил бы себя с хорошей стороны, подольстился бы к Рамсесу II и мог бы стать его наследником вместо Мернептаха. А мог бы и с Мернептахом, который приходится ему дядюшкой (подумать только!) поладить, вместо того чтобы убивать египтян и спасаться бегством. Поговаривают, что Моисею и во время его скитаний улыбнулась удача – какое-то время он был мужем дочери правителя страны Куш. Но Моисей и это счастье упустил между пальцев, подобно тому как упускают воду. Теперь вот решил утвердить свою власть над евреями! Должно быть, он уже понял, во что ввязался, но из-за непомерной гордыни своей не может отступиться от намеченного. Нет худшей доли среди правителей, чем управлять евреями, народом, который вечно недоволен тем, что он имеет. Живя в Египте, евреи мечтают покинуть его, покинув же, мечтают вернуться. И так будет всегда. Они и в Земле Обетованной скажут Моисею: «В Египте мы жили лучше» или «В пустыне, когда мы шли сюда, мы испытывали меньше лишений». При всей своей кажущейся мудрости, которая есть не что иное, как ложная видимость, Моисей глуп и не отличает выгодного от невыгодного. Такие, как Моисей, всегда остаются ни с чем, а такие, как Нафан, всегда соблюдают свою выгоду. Почему? Потому что знают, как надо играть в игру под названием «жизнь», чтобы всегда выигрывать. Жизнь – сложная игра, это вам не сенет
[21]
, хотя и в сенете есть свои тонкости и свои уловки.
«Благословенна игра, играя в которую нельзя проиграть!» – думал Нафан, намеренно упуская из виду третий исход, при котором евреи могут узнать о его делах и поступить с ним соответственно. Нафан был трусливым от природы и потому нуждался в постоянном ободрении и постоянной поддержке. А кто мог сейчас ободрять и поддерживать его, как не он сам?
Глава 14
Отравленная стрела
Это было чудо, еще одно чудо – вспомнить про жену с сыновьями и тотчас же увидеть их подле себя.
– Как вам удалось не сбиться с пути в пустыне? – спрашивал Моисей у тестя. – И как вы вообще отважились на такое?
Это было рискованное предприятие – отправиться вчетвером в дальнюю дорогу. С двумя повозками, на которых уместилось самое ценное из имущества, и без охраны. А если бы кто-то из слуг фараона захотел бы причинить им зло? Нет же у мужчины места уязвимее, чем его семья. От одной только мысли о том, что с женой и сыновьями могла случиться беда, у Моисея замирало сердце и холодело внутри.
– Сбиться? – сдержанно удивлялся Иофор, оглаживая свою длинную белую бороду. – Как можно сбиться с пути, если днем вы поднимаете до неба клубы пыли, видные отовсюду, а ночью от многочисленных костров светлеет небо над вашим станом. Что же касается отваги, то отваги нам не занимать! Разве трое мужчин не смогут при необходимости защитить себя и одну женщину?
Разговор шел в шатре, с глазу на глаз, поэтому Моисей позволил себе улыбнуться. Трое мужчин? Лучше сказать – один почтенный старец, никогда в жизни, должно быть, не бравший в руки копья, и двое юнцов, отчаянных в своей отваге, но мало что умеющих.
– Мы положились на Того, на Кого только и следует полагаться, – улыбнулся в ответ Иофор, – и благополучно добрались к тебе. А копье мне без надобности, потому что я могу так огреть своим посохом, что на ногах не устоишь!
Посох у тестя был внушительный – толстый, узловатый, стершийся внизу от долгого употребления, но все еще длинный. Посох странника, посох патриарха.
– А у Гирсама и Элеазара есть увесистые дубинки, тугие луки и острые кинжалы, – продолжал тесть. – Мы добрались благополучно, и единственным, кто потревожил нас в пути, был обезумевший верблюд, не иначе как сбежавший из вашего стана. Истошно ревя, он промчался между нашими повозками, перепугал наших ослов и едва не сбил меня с ног. Вот и все наши неприятности.
