Огромная армия Пугачева подошла к Оренбургу. Обложили восставшие крепость со всех сторон. Нет ни выхода из нее, ни входа.
Забилось тревожно Гришаткино сердце. Свернется он вечером в комок на своей лежанке, размечтается.
Эх, скорее бы уж царь-батюшка взял Оренбург. Освободил бы его, Гришатку. Вернулся бы мальчик домой в свое Тоцкое.
Берегись, управитель Хлыстов! Не пожалеет его Гришатка. Сполна за всех и за все отомстит: и за отца, и за Ванечку, и за Акульку и Юльку, за Серафима Холодного, за Наталью Прыткову. За всех, за всех. Никого, ничего не забудет.
Смыкаются глаза у Гришатки.
– Господи, помоги ты ему, нашему царю-батюшке, – шепчет Гришатка и засыпает.
Заснет, и видится мальчику сон. Будто повстречал он самого государя императора Петра Третьего Федоровича.
Царь верхом на коне. В дорогом убранстве. Красная лента через плечо.
«Ах, это ты Гришатка Соколов, – произносит царь. – Тот самый, о голову которого генерал Рейнсдорп выбивает трубку. Наказать генерала. А Гришатку взять в наше вольное казацкое воинство. Выдать ему коня, пистолет и пику».
И отличается Гришатка в сражениях. Слава о нем идет по всему Оренбургскому краю, птицей летит через реки и степи.
Взыгрались во сне мысли у мальчика. Приподнялся он на лежанке, будто всадник в седле.
– Ура! Царю-батюшке слава! Вперед!
Проходил в это время мимо Вавилиной каморки дед Кобылин. Услышал он странные крики. Открыл дверцу. Увидел Гришатку. Понял, в чем дело. Подошел Кобылин к Гришатке, ремнем по мягкому месту – хвать!
Страшный человек
Оренбург – грозная крепость. Это тебе не Татищево, не Нижне-Озерная. С ходу ее не возьмешь. Семьдесят пушек. Крепостной вал с частоколом. Ров. Бастионы. Солдаты.
– Ах, негодяй! Ах, разбойник! – посылал Рейнсдорп проклятия. – Ну я тебе покажу.
И вот как-то тащил Гришатка в кабинет к губернатору трубку. Открыл дверь и замер. Генерал важно ходит по комнате. У дверей – стража. В центре – человек огромного роста. Голова у человека взлохмачена, борода спутана. На теле лохмотья. На лбу и щеках «вор» выжжено. Нос выдран, одна переносица. На ногах тяжелые железные цепи.
«Колодник», – понял Гришатка.
– Так вот, братец, – говорил генерал, обращаясь к страшному человеку, – я тебе решил подарить свобода.
Колодник растерялся. Стоит как столб. Не шутит ли губернатор.
– Да, да, свобода, – повторил генерал. – Ты хочешь свобода?
– Батюшка… Отец… Ваше высокородие… – Слезы брызнули из глаз великана. Гремя кандалами, он повалился в ноги Рейнсдорпу.
– Хорошо, хорошо, – произнес генерал. – Подымись, братец. Слушай. Пойдешь в лагерь к разбойнику Пугачеву. Как свой человек. Будто бежал из крепости. А потом, – губернатор сделал паузу, – ножичком ему по шее – чик, и готово.
– Да я его, ваше превосходительство, – загудел молодчик, – в один момент. – Он взмахнул своими богатырскими руками. – Глазом не моргну, ваше сиятельство.
– Ну и хорошо, ну и хорошо, – зачастил губернатор. – Ты мне голову Вильгельмьяна Пугачева, а я те свободу. – Потом подумал. – И денег сто рублей серебром в придачу. Ты есть понял меня?
Колодник бросился целовать генеральскую руку:
– Ваше высокопревосходительство, понял, понял. Будьте покойны. Да он у меня и не пикнет. Ваше высоко…
– Ладно. Ступай, – перебил губернатор.
Когда стража и колодник ушли, Рейнсдорп самодовольно крякнул и поманил к себе Гришатку.
– Мой голова, – ткнул он пальцем себе в лоб, – всем головам есть голова. Такой хитрость никто не придумает, – и рассмеялся.
«Посматривай! Послушивай!»
– Посматривай! Послушивай!
– Посматривай! Послушивай!
Ходят часовые по земляному валу, перекликаются. Оберегают Оренбургскую крепость.
Раскатистый смех Рейнсдорпа еще долго стоял в ушах у Гришатки.
– Убьет, убьет колодник царя-заступника. Господи милосердный, – взмолился мальчик к Господу Богу, – помоги. Удержи злодейскую руку. Пошли ангелочка, шепни о беде в государево ушко. Помоги, Господи.
Молился Гришатка Господу Богу, а сам думает: «Ой, не поможет, не поможет Господь!» Вспомнил Гришатка тот день, когда увозили его из Тоцкого. Тоже молился. Не помогло. Да и здесь, в Оренбурге, молился. И снова напрасно. Вернулся Гришатка к себе в каморку мрачнее тучи.
Уже вечер. Ночь наступила. Не может Гришатка уснуть. Заговорить бы с Вавилой. Да вот уже третий день, как Вавилу ночами угоняют вместе с солдатами чинить деревянные бастионы. Некому Гришатке подать совет.
И вдруг, как вспых среди ночи: бежать, немедля бежать из крепости! Опередить колодника. Явиться к царю первым, рассказать обо всем. Мальчишка даже подпрыгнул на лавке.
Вскочил Гришатка, стал надевать армяк. От возбуждения и спешки трясется. Никак не может просунуть локоть в рукав.
Наконец оделся, вышел на улицу. А там: взвыл, заиграл над городом ветер. Ударил мороз. Загуляли снежные вихри. Начиналась зима.
Гришатка поежился, а сам подумал: «Ну и хорошо. Это к лучшему. Оно незаметнее». Решил он пробраться на вал – и через частокол, через ров на ту сторону.
Пробрался. Прижался к дубовым бревнам. Прислушался. Тихо.
Полез он по бревнам вверх. Добрался до края. Перекинул ноги и тело. Повис на руках. Поглубже вздохнул, зажмурил глаза. Оттолкнулся от бревен. Покатился Гришатка с вала вниз, в крепостной ров. То головой, то ногами ударится. То головой, то ногами.
Наконец остановился. Поднялся. Цел, невредим. Только шишку набил на затылке.
Глянул Гришатка на крепость. Нет ли погони. Все спокойно. Лишь:
– Посматривай! Послушивай!
– Посматривай! Послу-у-ушивай! – несется сквозь ветер и снег.
Горынь-пелена
Взыграла, разгулялась вьюга – метель по всему Оренбургскому краю. Темень кругом. Ветер по-разбойному свищет. Жалит лицо и руки колючими снежными иголками.
Третий час бредет Гришатка по степи. Как слепой телок тычется в разные стороны. Думал: только бежать бы из крепости, а там враз государевы люди сыщутся. А тут никого. Лишь ветер да снег. Лишь вой и гоготание бури.
Продрог, как снегирь, на ветру мальчишка.
– Ау, ау! – голосит Гришатка.
Крикнет, притихнет, слушает.
– Ау, ау! Люди добрые, где вы!
Жутко Гришатке. Сердце стучится. Озноб по телу. И чудятся мальчику разные страхи.
То не буря гуляет по полю, а ведьмы и разные чудища пустились в сказочный перепляс. То не ветер треплет полы кафтана, а вурдалаки хватают Гришатку за руки и ноги. Присвистнула, пронеслась в ступе Баба-яга. Помелом провела по лицу Гришатки.
