Стоит Калачинский, думает, кто бы это мог быть еще.
– Знаю! – закричал. – Знаю! Генерал-квартирмейстер князь Оболенский!
– Нет, – опять произнес Суворов, посмотрел на Калачинского загадочным взглядом, поманил к себе пальцем.
Подошел секунд-майор, наклонился к Суворову. А тот таинственно, шепотом:
– Высунь язык.
Калачинский высунул.
– Вот твой главнейший враг, – произнес Суворов.
Барин
Суворов жил во времена крепостного права. Он и сам был крупным помещиком. Под Москвой, под Владимиром, Костромой, Пензой и Новгородом находились земли и имения графа Суворова. Несколько тысяч душ крепостных крестьян принадлежало фельдмаршалу.
В новгородском имении графа Александра Васильевича Суворова крестьяне с нетерпением ждали приезда барина.
Изнемогли мужики. Замучил их своими придирками графский управляющий Балк. Вот и решили мужики дождаться приезда Суворова, прийти к нему и все рассказать. Прибыл Суворов. Явились крестьяне.
– Как звать? – обратился фельдмаршал к первому.
– Денис Никитин.
– Про что жалоба?
– Сечен, батюшка.
– За что сечен?
Принялся Никитин объяснять, что зимой, проходя по барскому полю, нашел он подгнивший сноп хлеба. Подобрал его Никитин, поволок домой. Однако дорогой был встречен Балком, схвачен управляющим и выпорот.
– Правильно выпорот, – сказал Суворов, – на барское рот не разевай.
– Так сноп же подгнивший. Завалящий. Ему же все равно пропадать…
– Не твое дело, – прервал Суворов. – За порчу с управляющего спрос. Ступай. А что у тебя? – обратился ко второму мужику.
– Сечен, батюшка.
– За что сечен?
– Шапку не снял перед Балком, ваше сиятельство.
– Шапку снимай, – ответил Суворов. – Правильно сечен.
– Так я же не заметил. Без злого умысла, ваше сиятельство.
– Впредь замечай. Будет наука. Ну, а ты? – обратился к горбатой старухе.
– Сечена, батюшка, сечена, – зашамкала та, – недоимки у меня: три рубли двадцать копеек.
– Помилуй Бог, – воскликнул Суворов. – Три рубля двадцать копеек! Верни. Немедля верни.
– Так где же их взять?
– Корову продай.
– Так нет же коровы.
– Займи.
– Так у кого же занять?!
– Ступай, – прекратил разговор Суворов. – Верно сечена. За недоимки управляющему наказ и впредь батогами жаловать.
Больше жалобщиков не нашлось. Расходились мужики разочарованные.
– Барин, как есть барин! – говорили они.
Невесты
Приехал как-то Суворов под Владимир в свое имение Ундол, прошелся по улице, повстречал группу парней:
– Женаты?
– Нет, ваше сиятельство.
– Почему не женаты?
– Так невест на селе нет.
Вызвал Суворов управляющего, стал кричать:
– Парни как дубы выросли. Почему не женаты?
– Невест же нет на селе.
– Купить невест, – распорядился Суворов.
Любил Суворов, чтобы крестьяне вовремя заводили семью и детей, чтобы свое хозяйство вели в исправности. Хозяйство в исправности – барину лишний доход.
На следующий день, получив двести рублей, управляющий двинулся за невестами.
– На лица не смотри, – наставлял Суворов. – Лишь бы здоровы были. Не задерживайся. Купил – и в Ундол. Отправляй на подводах. Вези осторожно, сохранно.
Через несколько дней невесты прибыли.
Суворов вызвал парней:
– Становись!
Стали по росту.
Подошел к невестам, согнал с телег:
– Становись!
Невесты построились.
– На-пра-во!
Парни и девки повернулись, оказались теперь попарно.
– Шагом марш! Под венец. В церковь! – скомандовал Суворов и сам пошел первым.
Тут же молодых оженили. А так как времени было мало и невесты и женихи друг друга как следует не рассмотрели, то после обручения перепутались. Где муж, где жена, разобраться не могут.
Построил тогда Суворов снова парней и девчат по росту. И сразу стало все на свое место.
Суворов остался доволен. Женил. Доброе дело сделал. А о том, понравились ли друг другу женихи и невесты, и не подумал. Барин. И молодые смолчали: барская воля – надобно слушаться.
Коньки
Мало кто в те времена на коньках катался. А вот Суворов катался.
Живя зиму в Ундоле, фельдмаршал каждый день ходил на замерзший пруд, проводил там часа два, а то и три сряду.
Пристрастился ходить на пруд вместе с Суворовым и мальчишка Федька Ухов. Вначале просто ходил, смотрел. А потом смастерил для себя коньки из старой железки. Видит фельдмаршал – шустрый мальчишка, принялся его обучать.
– Не робей. Не робей! – наставляет Суворов.
А Федька вовсе и не робеет. Только ноги у него разъезжаются.
– Стой так. Держись прямо, – объясняет Суворов. – Шаг левой. Шаг правой. Пошел. Живее. Живее, давай!
Заторопится Федька – бух, и на спину.
Смеется Суворов.
Подымется мальчишка, отряхнет снег, закусит губу и опять за учение. Упрямый Федька.
– Шаг левой! Шаг правой! – командует Суворов. – Пошел. Живее. Живее. Давай!
Неделю мучился Федька. Падал. Шишки себе набил. Однако своего добился. Держится на ногах крепко, хотя и бегает пока тихо.
Мчит впереди Суворов.
– Давай шибче! Давай шибче! – кричит Федьке.
Отстает Федька.
Прошла еще неделя. Мальчишка освоился. Не уступает теперь Суворову.
Прошла третья неделя, и Федька стал обгонять фельдмаршала. Обгонит:
– Давай шибче! Давай шибче! – кричит барину.
Напрягается Суворов изо всех сил, пыжится, однако обогнать Федьку уже не может.
Все чаще и чаще к пруду стали собираться другие мальчишки. Сгрудятся, смотрят, как фельдмаршал и Федька бегают. Весело им смотреть на Суворова, радуются, что свой барина обгоняет. Смеются.
Обидно стало Суворову, стал отгонять он мальчишек. Отойдут те, а потом незаметно снова к пруду приблизятся. Снова смеются. Злится Суворов.
– Пошли вон! – кричит на ребят.
Надоело это Суворову. Стал он тогда выбирать такое время, чтобы Федьки поблизости не было. Видит – нет Федьки, схватит коньки, скорей на каток. Пробежит по пруду круг-другой, смотрит – и Федька тут, словно из-под земли вырос. И снова бегут ребята. Снова смеются.
