– Как вы догадались привезти мальчика сюда? Его, найденного на кладбище, легко было в состоянии анабиоза
[23]
спутать с покойником, – говорила низким голосом, по-видимому, пожилая женщина.
– Да, его совершенно замело снегом, как и все вокруг. Но мне показалась подозрительной гибкость тела, когда его вытаскивали из бетонного кольца, чтобы свалить в ров. Не знаю, что меня толкнуло на мысль: а нельзя ли его спасти? Я ведь была студенткой медицинского института, правда только первого курса, занималась у вас и вашего мужа. Поэтому и решила везти его именно сюда. Так он будет жить, доктор?
– Хочется надеяться. Это и с медицинской точки зрения случай анабиоза человека – весьма редкое и интересное явление. Попробуем восстановить жизненные функции после длительной гипотермии
[24]
.
– А он будет нормальным? Ведь мозг тоже подвергся переохлаждению, – допытывалась Витькина спасительница.
– Насколько глубоко и как подействовал холод на мозговую ткань, я вам сейчас сказать не могу.
– Если для него что-нибудь нужно, ну, кровь, так я, пожалуйста, к вашим услугам.
– Спасибо, милая. Кровь ему не нужна, а все остальное, что понадобится, у нас есть.
Первые дни Витька находился в полуобморочном состоянии. Он почти все время спал и не противился, когда ему делали уколы, не замечал, как его поили глюкозой, бульоном. По нескольку раз в день заходила уже знакомая женщина-врач и низким голосом ласково говорила:
– Ну, как наши дела? Ты не говори, не напрягайся. Это я так, больше себя спрашиваю. Спать хочешь? Это естественно и нормально. Так, чуть приоткроем одеяло, послушаем сердечко… Ну что же, бьется, как у зайчишки. Покровы тела в норме. Замечательно!
Витька смотрел на врача, и ему хотелось, у него даже хватило бы сил, сказать слова благодарности этой высокой, худой, с густыми седыми волосами женщине. Он пытался шевельнуть губами, но она тотчас прикладывала к его губам свой палец, прекращая этим всякую попытку разговаривать.
На третий день, когда врач, подойдя к его постели, еще не успела сказать традиционное: «Ну, как наши дела?», Витька тихо, но четко сказал:
– Доктор…
Врач замерла.
– Доктор… Спасибо… – повторил мальчик.
– Милый ты мой! Дорогой ты мой ледяной человечек! – Она села к нему на постель, чего раньше не делала. – Как ты меня обрадовал! Ты победил! Понимаешь, ты одержал большую победу! Герой!.. – Она еще что-то говорила о его победе и героизме, но Витька почувствовал, как от волнения стал куда-то проваливаться, и закрыл глаза.
В последующие дни врач убедилась, что мальчик все прекрасно помнит и соображает. Они познакомились. Ее звали Вера Георгиевна.
Виктор соображал даже лучше, чем думала врач. Ведь едва возник разговор о его имени и фамилии, он тотчас понял, что после вопроса о том, как он оказался на кладбище, дальше спросят: «Где живешь и есть ли еще родные?» Сравнивая свое теперешнее положение – уют, усиленное питание, медицинский уход – со своим совсем недавним прошлым, он боялся возвращаться домой. Правда, угнетала мысль, что он бросил сестер. Но Витька утешал себя тем, что проку от него никакого не было, а теперь, когда к ним заходила дружинница бытового отряда, им будут оказывать помощь. К тому же остались две лишние карточки: его и матери.
Витька не ошибся. Собственно, ему можно было рассказать все, за исключением того, что дома есть еще две сестры. Так он и сделал.
Силы восстанавливались довольно быстро. Через неделю мальчик уже встал, и хоть неуверенно, но мог ходить. Несколько раз Вера Георгиевна приводила к нему каких-то пожилых мужчин и женщин в белых халатах. Они осматривали его, долго разбирались в истории болезни, говорили о каких-то критических температурах охлаждения, гипофункции
[25]
и прочих непонятных ему вещах.
Но сегодня Вера Георгиевна пришла одна и обратилась не с обычной фразой: «Ну, как наши дела?», а сказала:
– Витя, все показания свидетельствуют, что ты практически здоров. Мы не можем держать койку, занятую здоровым человеком.
«Вот и все! – с ужасом подумал мальчик. – Сейчас меня отправят домой».
– Ты знаешь, что такое «патронаж»?
– Не, – тихо ответил он, – я знаю, что такое патронташ.
Вера Георгиевна улыбнулась:
– Я тоже знаю, но эти слова даже разного языкового происхождения. Хотя между ними и есть звуковая общность. Так вот, это означает, что, с твоего согласия и согласия соответствующих органов, ты можешь, по моей просьбе, жить у меня дома на правах подопечного.
«Усыновление?!» – удивился он.
Это было знакомо ему еще с довоенных времен. Семья бухгалтера с фабрики имени Анисимова, жившая в доме напротив, усыновила его дружка, Жорку Хлебова, родители которого перед войной угодили в тюрьму. Все было хорошо, пока не наступил голод. Тогда и обнаружилось, что он в этой семье чужой человек. Жорка пришел в милицию и заявил, что, если его не заберут, он подожжет квартиру, а может, и прикончит этих гадов. Потом, когда разобрались, Жорку определили в детский дом и отправили на Большую землю.
– Не, спасибо, Вера Георгиевна, я лучше пойду домой. Зачем вас стеснять, время трудное, и вообще…
– Какой дом? Ты же сказал, что дома никого нет. У тебя один путь – в детский дом. У меня тоже никого нет. Муж на фронте, а сын, твой ровесник, с мамой эвакуировался еще в начале блокады. Пойми, Витя, второго голодного натиска ты не выдержишь. Когда окрепнешь окончательно, я отправлю тебя в Свердловск, к своим. А пока живи, стеснять тебя я ни в чем не буду, да мне и некогда бывать дома. Сам видишь, сколько здесь работы, часто операции по ночам, потом уход за ранеными до утра. А дома пусто, не с кем словом обмолвиться. Подумай, я не настаиваю. А для порядка мы сегодня сходим ко мне.
Вера Георгиевна жила здесь же, на улице Льва Толстого, рядом с медицинским институтом. Такие квартиры Витька видел только в кино. В старинном доме, на четвертом этаже, квартира с высоким лепным потолком и большой кафельной печью поражала великолепием отделки, размерами и убранством. В большой комнате целый угол занимал рояль. Диван и глубокие кресла, покрытые белыми чехлами, окружали овальный шахматный столик с расставленными резными фигурками. Посреди комнаты на красивых выточенных ножках стоял черного дерева стол и венские стулья. Правда, вид портила «буржуйка», протянувшая свою черную длинную руку-трубу до самого окна.
