— А почему тебя Палёным кличут?
Турин расхмылился, вспоминая былое. Рассказал:
— Из-под Доростола я уходил с двумя гаутами
[169]
, которые когда-то служили в Ладоге, а потом попали к Святославу. Ну а тот, кто хоть сколько-то в Ладоге жил, земляком мне считается, потому вместе и были на ратях. Домой им захотелось, и меня позвали с собой. Мне-то что? Ни родины у меня, ни дома, катаюсь колобком по миру, а гауты службу сытую у себя обещали. Суть да дело, нанялись мы в хирд к гаутландскому ярлу Оттару. Пошли как-то к могущественному бонду за данью. А бонд тот послал нашего ярла куда подальше и даней никаких платить не хотел. Тут явились мы всею дружиной, и ярл противиться не решился. Устроил пир ярлу и нам, напились и наелись до отвала. Я тогда не знал немецкой привычки сжигать гостей в домах, предварительно их накормив и напоив, и спать лёг, не тревожась. Оттар ждал подвоха и оставил часть людей на улице, и, когда челядь бонда подожгла дом и завалила дверь, хирдманы
[170]
завязали бой и открыли двери в дом. Гауты, как один, повалили дружно в драку, забыв про меня. Я же проснулся, когда на мне занялась одежда. В схватке никто дом не собирался тушить. Я едва успел схватить бронь с оружием и, как был горящий, так наружу и выскочил. Битва не помешала хирдманам смеяться надо мной. Громче всех ржал Оттар и не заметил, как люди бонда подошли к нему сзади и едва не убили. Вот и всё. После этого меня Палёным и прозвали.
— А как ты к йомсвикингам попал? — спросил Торгисль, в эти дни не слышавший сказов Турина, — то в стороже был, то отсыпался. Турин сморщился — не любил по десять раз тратить красноречие, когда большинству он уже всё рассказывал, потому коротко поведал Торгислю:
— Мне стало скучно у Оттара, я ведь всегда был неуёмным, потому и ушёл с купцом, зашедшим в Гаутланд. Купец был из Боргундархольма, там я познакомился с Торкелем и Буи. Вместе мы пережили много славных битв. Наконец Буи доверил мне драккар и попросил охранять его дом, тем более что я стал остепеняться к старости: баба у меня появилась, даже двух дочерей родила. Пёс с ней, с бабой, — неожиданно резко сказал Турин, — жаль того, что я не смог защитить берега Боргундархольма. Мне плевать, что захотят сделать со мной Буи с Торкелем, важно, что предстать пред их очами мне стыдно!
К концу второй седмицы пути встретили разъезд ратарей. Старшой, представившийся Людомиром, повестил, что волхв Белобор послал его встретить двух иноземных князей с дружиной и саксонских купцов, чем удивил путников, ибо вести в Ретру не давали.
Сама Ретра, раскинувшаяся по поросшим лесом холмам, чем-то напомнила Владимиру Киев. Местный волостель, по имени Честивой, называвший себя князем, принял гостей со степенностью и гордостью привыкшего к путешественникам хозяина. На нетерпеливую просьбу пообщаться со старшим волхвом Белобором князь ответил:
— Белобор приглашает сам. Кто-то ждёт очень долго.
Волхв пригласил к вечеру Владимира одного. Молчаливые гридни сопровождали князя до храма. Набиравшее летнюю силу солнце нехотя закатывалось за вершину леса. От нагретой земли пахло пряным запахом разнотравья. В тишине угасающего дня звенели дождавшиеся прохладного вечернего часа комары. Храм стоял на острове посреди озера, окружённого лесом, в некотором отдалении от города. Около бревенчатого моста, соединявшего остров с берегом, высокая прибрежная трава была выкошена под корень, отчего мост был виден ещё с широкой, накатанной через лес, дороги. Гридни по-кошачьи мягко ступали по мостовому настилу. Рыбина плеснула хвостом по воде, уйдя в глубину и оставив на озёрной глади расходящиеся в стороны круги. Один из гридней не выдержал, вполголоса обронив с завистью:
— Брат мой рыбалит сейчас, гадёныш!
Владимир уже его не услышал: храм будто двинулся навстречу своей громадой. Искусный мастер вырезал на дубовом срубе и раскрасил чудной рисунок, плавно переходящий с ворот храма на передние и боковые стены: здесь были причудливые перевити трав, среди которых распушили пушистые хвосты жар-птицы, был и человек-конь — китоврас
[171]
, невиданные звери Ливии
[172]
, трёхглавый Змей Горыныч бушевал алым пламенем, пытаясь сжечь могучего богатыря, прикрывшегося щитом.
Тяжёлые ворота отворились без шума, открыв тёмное нутро дома богов, пахнувшее на новгородского князя могучей потусторонней силой. Владимир повёл плечами, прогоняя охватившую тело слабость, решительно шагнул вперёд. Гридни затворили ворота. Такого храма Владимир не видел ни в Киеве, ни в Новгороде, ни в Упсале: едва различимые великанские изваяния богов, стоявшие кольцом, охраняли храм. Деля между собой середину, друг против друга находились Неугасимый Очаг и Радигощ Сварожич, в серебряной броне, с синим щитом, на котором в грозном прыжке был изображён чёрный петух. Больше всего поразили столбы, поддерживавшие тяжёлую двускатную крышу: сначала Владимир подумал, что талантливый древодел изузорил их сплетающимися ветвями деревьев, но, приглядевшись, заметил, что столбы сложены из рогов зверей, да так искусно, что, не распадаясь, ровно поднимались ввысь под самый дымник, растаивая во тьме.
Прислушиваясь к себе, Владимир, к своему удовольствию, не ощутил священного страха — неживое не может причинить вред живому, но всё же не решился дальше мысленно рассуждать перед божьими кумирами. Доглядывать храм не стал: сидевший у очага волхв жестом пригласил его присесть рядом. Оба некоторое время разглядывали друг друга: пламени было достаточно. Белобор оказался не таким, каким его представлял Владимир, — мягкие черты лица, по которым читался средний возраст волхва; светлые волосы, с середины прядей заплетённые в косицы, свободно падали на плечи; голубые глаза смотрели с умным любопытством, не пытаясь пронизывающим взором залезть в нутро. Князь, неожиданно для себя, благорасположился к волхву, спросив вместо уставного приветствия:
— Ты ведаешь, кто я и зачем пришёл?
Волхв ответил не сразу, склонился к очагу, поправил погоднее дровину:
— Мать-земля мне многое рассказывает: кто и зачем ходит по ней, кто ложится в неё, — голос у волхва певучий, приятный, как у гусляра. — Ты Владимир, сын Святославов, — продолжил он, — норовом ты в бабку свою пошёл, а значит, добьёшься своего, кто бы ни противостоял на твоём пути. И, кроме власти, народ свой любить будешь. Древлий Рим погиб потому, что измельчали государи: добиваясь власти, они утешали только свою плоть, потому народ и не восхотел защитить их от находников. Брат твой Ярополк — добрый князь, но не его это время: народы сплочаются, воюют, сильные пожирают слабых. Ярополк не силён и даже советами бояр не сможет удержать то наследие, что досталось ему, собранное таким трудом Ольгой и Святославом.
Сухие дровины прогорали быстро. Белобор протягивал руки в широких светлых рукавах в темноту, доставал короткие резаные чурбаки. Владимир мог поклясться, что перед тем как волхв протягивал руку, во тьме слышался шлепок ладони — будто кто-то невидимый подавал дровины волхву. По хребту невольно пробежал холодок, развеянный тёплым голосом Белобора:
