— Что происходит?
Тарик орал:
— Комедия какая-то… Дитятя женится на Тахии…
Все казалось нелепостью — нараставшее наркотическое опьянение грозило закончиться. Халима закричала:
— Это помешательство! Она старше тебя на десять лет!
Изо рта Тарика вместе со слюной хлынули угрозы. Халима сказала:
— Не надо все усугублять.
Тарик продолжил:
— Я разнесу этот дом вместе со всеми вами!
Мой гнев стих, и я стал погружаться в безразличие и цинизм. Не успел я и слова произнести, как Халима сказала Тарику:
— Собирай свои вещи и — прощай.
Он закричал:
— За моей спиной, в этой клоаке!
Я спокойно ответил ему, что, конечно, прозвучало странно в этой бешеной атмосфере:
— Дом стал клоакой, потому что здесь живете вы!
Он даже не посмотрел в мою сторону. Халима же спросила Аббаса:
— Это правда, что он говорит?
И сын ответил:
— Мы все решили.
Я спросил с безразличием:
— Почему не соизволил с нами посоветоваться?
Он промолчал, и я поставил вопрос иначе:
— Хватит ли твоей зарплаты, чтобы содержать дом и жену?
Аббас ответил:
— Я займу твое место суфлера труппы…
— Был автором, а станешь суфлером?
— Одно другому не мешает.
Халима закричала срывающимся голосом:
— Мой сын сошел с ума!
И обратилась к Тарику:
— Не будь таким же ненормальным.
Он продолжал угрожать, и она закричала ему:
— Убирайся из нашего дома!
Он ушел со словами:
— Вы не отделаетесь от меня до самой смерти…
Он ушел, оставив дом нашей благочестивой семье.
Я переводил взгляд с одной на другого, злорадствуя и потирая руки. Халима умоляла его:
— Я знаю о ней только то, что она была любовницей того, этого…
Я захохотал:
— У твоей матери большой опыт. Слушай и наматывай на ус.
Она продолжала умолять:
— Отец твой, как ты сам видишь, полный ноль, на тебя наша надежда.
Аббас сказал:
— Мы начнем новую жизнь.
Я спросил его, смеясь:
— Почему ты так долго вводил нас в заблуждение своим идеализмом?
Аббас ушел из дома, и Халима разрыдалась. В душе я радовался его внезапному и окончательному уходу. Я ликовал, что их союз с матерью против меня был разрушен. Этот голос, который все время говорит наперекор. Он был мне не просто неприятен — я ненавидел его, и вот он исчезает, а дом обретает спокойствие и гармонию. Иногда я его боялся. Его высказывания были невыносимы, его действия вызывали у меня злость. Халима стала оплакивать свою судьбу, завывая:
— Одна как перст…
Я спокойно сказал ей:
— Одна? Не думай, что ты чем-то лучше меня. Одно происхождение, одна жизнь, один финал…
Она посмотрела на меня взглядом, полным ненависти и презрения, и ушла в свою комнату под мой громкий хохот.
* * *
Я смотрел ей в спину через горы арахиса, семечек, кукурузных хлопьев и гороха, насыпанных вдоль прилавка. Что за жизнь, которая проходит без радости, в угаре ненависти! Возвращение сына и его успех должны вдохнуть в нее жизнь и вернуть утраченные в горести годы.
* * *
Я весел, Халима хранит напускное молчание. Сархан аль-Хиляли спрашивает:
— Где Тарик и Тахия?
Салем аль-Агруди:
— Да, опасный расклад карт…
Я говорю сквозь смех:
— Потрясающие новости, Сархан-бей. Мой ненормальный сын женился на Тахии!
За столом разразились хохотом. Исмаил сказал:
— Видно, твой сын настоящий артист.
Аль-Хиляли переспросил:
— Малыш?!
Шельби вступил:
— Свадьба сезона!
Исмаил добавил:
— Вы найдете Тарика, бродящим в пустыне, как Меджнун!
За столом еще раз прокатилась волна смеха. Сархан произнес, подчеркивая каждое слово:
— Но Халима не разделяет этой радости.
Халима ответила, не отрываясь от приготовления напитков:
— Халима в трауре.
— Кто знает? Может на его долю выпадет счастье, которое нам не ведомо…
Салем аль-Агруди заступился:
— Тахия хорошая женщина, несмотря ни на что…
Я повторил, заливаясь громким смехом:
— Несмотря ни на что?!
Халима горестно произнесла:
— Сегодня счастье выпадает только дуракам.
Сархан спросил:
— Он продолжает пытаться писать пьесы?
Халима ответила:
— Конечно…
Улыбаясь, он сказал:
— Великолепно! Живя с Тахией, он наберется полезного опыта!
Потом я был занят сбором денег, смакуя первый вечер, когда никто не шпионил за мной.
* * *
Жена ищет сына, а я сижу в лавке один. Интересно, какой конец придуман для нее в пьесе? Я забыл спросить об этом. Сидим ли мы в тюрьме, когда опускается занавес? Или в лавке? И покупатели идут один за другим. Эти люди не догадываются, как я их ненавижу, как они мне противны. Лицемеры. Творят то же, что и мы, только молятся по расписанию. Я — лучше их. Я свободен, я — сын эпохи, в которой не правили ни религия, ни этикет. Меня осаждают в этой лавке толпы лицемеров. Любой мужчина и любая женщина — подобны государству. Поэтому вы сидите в сточных водах и толкаетесь в очередях, а на вас изливают громкие речи. Мой сын морочит мне голову своими молчаливыми проповедями, а затем совершает предательство и убийство. Если бы от опиума мне было легче — всё бы ничего… Почему добрачные дни так обманчивы? Зачем нашептывают нам о сладости, которой не существует?
— Я так благодарен дядюшке Ахмеду Бургулю за свое огромное счастье.
— Не преувеличивай.
— Халима… Как счастлив тот, чье сердце не бьется напрасно, в небытии!
Ее улыбка раскрылась, словно молодой цветок жасмина. Куда исчезла эта сладость? Ох, если бы просто взять и перенестись во времени! В моем никчемном существовании есть место для наивности, и иногда приятно оплакивать прошлое. Карама, которого больше нет, и Халиму, которая больше не с нами.
