— Ты, мать Аббаса, витаешь в другом мире.
До меня доносится призыв на вечернюю молитву. Короткий зимний день накрывает тьма. Он не мог опоздать без причины. Ему ли не знать цены моего невыносимого ожидания? Но что так его задерживает? Свеча догорает, зимний ветер уносит ее огарок. Я встала, не нахожу себе места. Сердце забилось как-то иначе. Он предал меня без сожаления. Мое терпение кончилось, я иду… Первый, с кем я столкнулась у входа в театр, был Фуад Шельби. Он начал необычно мягко, протягивая ко мне руки со словами:
— Я хочу, чтобы это оказалось неправдой.
Я спросила, теряя последнюю надежду:
— Что случилось?
Он замялся и не произнес ни слова. Я спросила:
— Касается Аббаса?
Он кивнул, но ничего не добавил. Я потеряла сознание.
Очнувшись, я обнаружила, что лежу на диване в буфете, а дядюшка Ахмед хлопочет надо мной. Здесь же были Фуад Шельби и Тарик Рамадан. Дядя Ахмед сообщил мне новость голосом полным сочувствия. Он закончил:
— Никто не верит.
Фуад Шельби довез меня на своей машине. По дороге спросил:
— Если он покончил с собой, где же тело?
Я спросила:
— Зачем он написал это письмо?
И он ответил:
— Это его тайна. Придет время, и мы ее узнаем.
Но я знаю его тайну. Я знаю свое сердце. Я знаю свою судьбу. Аббас мертв. Это зло наиграла дудочка.
Аббас Карам Юнес
Старый дом и одиночество — мои спутники с первых лет жизни. Я помню его наизусть. Его ворота в форме арки. Смотровое окошко с железной решеткой. Комнаты на двух этажах с высокими потолками и покрашенными деревянными балками, кафельным полом. Старая выцветшая мебель, диван, тюфяки, циновки, коврики. Витражи в дверях из кусочков разноцветного стекла — красного, зеленого и кофейного. Населяющие его мыши, сверчки, ящерки. Крыша с натянутыми, как провода трамвая или троллейбуса, бельевыми веревками. Летом до сумерек с нее просматриваются другие крыши, кишащие женщинами и детьми. Я гуляю по крыше один, здесь всюду раздается мой голос, твердящий урок, читающий стих, разучивающий отрывок из пьесы или напевающий песню. Я смотрю на узкую дорогу, следя за живым потоком, высматриваю, с кем бы поиграть. Мальчик зовет меня:
— Спускайся!
А я отвечаю:
— Дверь заперта, а ключ унес отец.
Я привык к одиночеству и днем и ночью, я его не боюсь. Я не боюсь чертей. Отец говорит со смехом:
— Чертей нет, только люди…
Мать всегда говорила мне:
— Будь ангелом.
В свободное время я развлекался тем, что гонял мышей, ящериц и сверчков. Однажды мать сказала:
— Когда ты был младенцем, я брала тебя с собой в театр в кожаной сумке и укладывала рядом на диван в кассе. Часто в театре я кормила тебя грудью.
Я не помню той поры, но мне вспоминается относительно раннее время, когда мне было четыре или около того, и я гулял по холлу театра либо за кулисами. Я слушал, что произносят актеры, то там, то здесь заучивающие свои роли. В моих ушах звучали гимны добру, проповеди, обеты злу и аду. Так я получал воспитание, данное мне не отцом и не матерью — их никогда не было рядом, они или спали, или работали. Вместе с отцом я присутствовал на премьерном показе каждого спектакля и проводил время либо в свете рампы, либо спящим. Там же из рук Фуада Шельби я получил в подарок первую книгу — о сыне султана и ведьме. Так в театре я узнал, что есть добрый герой и злой демон. Ни у одного из моих родителей не было времени, чтобы наставлять меня. Отец совсем не заботился о моем воспитании, а забота матери ограничивалась тем, что она давала мне странное напутствие:
— Будь ангелом.
Про ангела она объясняла мне, что он любит добро, избавляет от страданий, чист телом, и одежда у него тоже чистая. Так, за меня серьезно взялся театр, потом школа, когда пришло ее время, и чужие люди, никак не связанные с моими родителями.
Поэтому я полюбил школу сразу же, как туда попал. Она спасла меня от одиночества и щедро одарила друзьями. Делая каждый шаг, я мог рассчитывать только на себя. Я просыпался рано, съедал холодный завтрак, состоявший из сыра и вареного яйца на тарелке, накрытой полотенцем. Одевался и как можно тише, чтобы не разбудить спящих родителей, выходил из дома. В полдень я возвращался и сталкивался с ними, когда они уже собирались уходить в театр. Я оставался один, делал домашнее задание, после играл сам с собой или читал книги — на первых порах рассматривая картинки. И в этом заслуга дяди Абду, продавца подержанных книг, сидевшего на развале у мечети святого аль-Шаарани. Ужинал я сыром и халвой, а после засыпал. Только с полудня до сумерек я был под присмотром родителей. Но часть и этого короткого времени уходила на сборы в театр. На заботу и ласку оставалось совсем чуть-чуть. Сердцем я тянулся к ним и тосковал. Красота, притягательность, нежность матери и ее ангельская натура, которой она ожидала и от меня, очаровали мою детскую душу. Отец казался мне чудесным человеком — он остроумно играл со мной и много шутил. Настроение короткой встречи не омрачалось ни предостережением, ни нотацией, ни угрозой. Он предпочитал обратить все в шутку и смех. Самое большее, он говорил мне иногда:
— Наслаждайся своим одиночеством, ты — король дома. Чего еще можно желать? Самостоятельный мальчуган, без посторонней помощи. Так жил твой отец, ты пойдешь еще дальше…
Мать поспешно вставила:
— Он ангел. Будешь ангелом, дорогой?
Я спросил у отца:
— Дедушка и бабушка тоже оставляли тебя одного?
Он ответил, смеясь:
— Что касается твоего деда, то он покинул меня еще до того, как я успел с ним познакомиться. А твоя бабушка служила в министерстве внутренних дел…
Мать нахмурилась, и мне показалось, что в его словах была какая-то тайна. Она пояснила:
— Твой дедушка умер рано, за ним последовала бабушка, и твой отец остался один…
— В этом самом доме?
— Да.
Отец добавил:
— Если бы стены могли говорить, они рассказали бы тебе много удивительного…
Это был дом не только одиночества, но и согласия. В то время отец и мать были любящими супругами, так мне, по крайней мере, казалось с полудня до вечера. Они беседовали друг с другом и шутили. Оба проявляли ко мне искреннее внимание. Отец стремился многое мне рассказать, но мать останавливала его, бросая предупреждающий взгляд, который я иногда замечал и который вызывал у меня вопросы. Момент их ухода был самым болезненным. Поэтому я с нетерпением ждал четверга, чтобы пойти с ними вместе на спектакль. Чем больше я читал и познавал, тем больше я просил карманных денег на покупку книг. В результате я собрал целую библиотеку из подержанных детских сказок. Как-то отец спросил меня:
