— Разве тебе недостаточно того, что ты каждую неделю смотришь спектакль?
Но мне было этого мало. Мечты уносили меня к новым горизонтам, и однажды я сказал отцу:
— Я хочу написать пьесу!
Он громко рассмеялся:
— Мечтай стать актером, это интересней и перспективнее.
— У меня есть идея.
— Правда?
Ничего не изменяя, кроме того, что герой был мальчиком моего возраста, я стал пересказывать им сюжет «Фауста» — это было последнее из того, что я видел. Мать поинтересовалась:
— Как же мальчик побеждает дьявола?
И отец ответил:
— Человек расправляется с дьяволом дьявольскими же уловками!
Мать закричала:
— Держи свои мысли при себе. Ты не видишь, что говоришь с ангелочком?
С раннего возраста меня наполняла любовь к искусству и добру. Подолгу отводил ими душу в одиночестве. Это не могло остаться незамеченным сверстниками в школе. Я слыл белой вороной, так как большинство ребят было бесовского племени. Каждый раз, когда учитель выходил из себя, он кричал:
— Молчать, сукины дети!
Я же принадлежал к немногочисленной элите, которая жила чистым идеализмом. Мы даже организовали «Союз нравственных против нецензурщины». Мы распевали гимны, которым верили, и считали, что грядет новый, богатый Египет. В то время, когда многие давали обет посвятить жизнь военному делу или политике, не щадя себя, я дал обет театру, представляя его такой же трибуной для героизма. Это подходило мне с моим слабым зрением, из-за которого я всю начальную школу носил очки. Какими бы разными мы ни были, мы мечтали об идеальном мире. Мы были авангардом всех идеалистов нашей страны. Даже поражение не поколебало наших принципов. Гимны остались те же, да и лидер не сменился. Что же означает это поражение? Лицо моей матери побледнело, и она пробормотала что-то невнятное. Отец же пожал плечами, как будто это его не касалось, и принялся с насмешкой повторять осипшим голосом:
Родина моя — за тебя я кровь пролью
Театр на несколько дней закрылся. И я наслаждался тем единственным разом, когда родители остались на весь день дома. Отец взял меня с собой в кофейню на улице аль-Гейш, и я испытал новые ощущения. Таким образом, поражение неожиданно приобрело положительные стороны, пусть и не надолго.
* * *
Мать говорит, наливая в стаканы чай:
— Аббас… С нами будет жить чужой человек.
Я посмотрел на нее недоверчиво, и она продолжала:
— Это друг твоего отца. Ты его тоже знаешь, это Тарик Рамадан.
— Актер?
— Да. Ему пришлось уйти из дома, сейчас проблемы с жильем, он не может найти другого выхода.
Я пробормотал недовольно:
— Он плохой актер… И внешность у него не радует…
— Обычный человек. А ты, дорогой, ангел.
Отец сказал:
— Он будет приходить на рассвете и спать до полудня. Дом остается в твоем распоряжении кроме единственной комнаты!
Я не слышал, как он приходил, но уходил он обычно с родителями или сразу после них. Внешность у него была неприятная, выражался он грубо. Его внимание ко мне было деланным, чтобы угодить отцу и матери. Я его не уважал. Однажды, находясь в зале, он увидел мою библиотеку и спросил:
— Учебники?
Мать ответила с гордостью:
— Проза и пьесы. Ты разговариваешь с драматургом!
— К черту театр! Куда лучше быть галантерейщиком или торговать бараньими головами.
При этих словах я спросил его:
— Почему вы играете только маленькие роли?
Он низко кашлянул и ответил:
— Это мой удел! Злой рок преследует меня. Не прояви твой отец благородства, пришлось бы ночевать по общественным туалетам.
Мать сказала:
— Не пугайте нас, уважаемый Тарик, своими словами.
Он засмеялся:
— От драматурга ничего не должно быть скрыто, особенно зло. А зло начинается с театра…
Я возразил с наивным энтузиазмом:
— Но добро же всегда побеждает.
Он ответил насмешкой:
— Это в театре…
* * *
Непостижимая перемена надвигалась медленно и вкрадчиво, как тьма. Тишина была уже не тишиной, и слова не словами, мой отец — не моим отцом, мать — не моей матерью. Да, мы жили не без скандалов и недомолвок, но жизнь наша проходила в постоянном общении. Что же такое черное незаметно пробежало между ними? Она всегда сияла, теперь этот свет угас. Он жил внешним миром, хохотал, шутил, ласкался и… замкнулся в себе. Отношение матери ко мне — прежде нежное — теперь было отравлено горечью, с которой она не могла совладать. Отец же игнорировал меня напрочь. В моей душе зародилось беспокойство и безрадостные, томящие сердце предчувствия. За чаем, незадолго до ухода, я услышал, как Тарик Рамадан сказал:
— Не дайте дьяволу завладеть вами.
Мать с горечью ответила ему:
— Сам ты дьявол.
Отец запротестовал:
— Я не маленький мальчик.
Мать ушла от разговора, как мне показалось, из-за моего присутствия. Когда они вышли из дома, меня охватили горечь и растерянность. Нет сомнения, что-то произошло. Я спрашиваю мать, но она избегает ответа, делая вид, что ничего не случилось. Я слышу ее горячий спор с отцом, когда они уединились в зале. Съеживаюсь за едва прикрытой дверью и подслушиваю. Мать умоляет его:
— Но есть же какой-то выход.
Он грубо ей отвечает:
— Не вмешивайся в мои личные дела.
— Это же и нас с сыном касается. Не понимаешь?
— Терпеть не могу проповедей.
— Опиум сгубил мужа моей тетки!
— Доказательство, что от него есть польза.
— Как ты изменился! Ты стал невыносим.
Меня охватил ужас. Я знаю, что такое опиум. Я узнал о нем из спектакля «Жертвы». Сцена погибающих людей никак не сотрется из моей памяти. Мой отец становится одним из них? Обречен ли мой любимый папа на смерть?! До прихода отца и Тарика Рамадана мы сидели одни с матерью в зале. Я печально посмотрел на нее, и она спросила:
— Что с тобой, Аббас?
Я произнес дрожащим голосом:
— Я знаю, это опасная вещь. Я не забыл спектакль «Жертвы».
— Как ты узнал? Нет, все не так, как ты себе представляешь.
Вошел возбужденный отец. Значит, он слышал мои слова. Он закричал на меня:
— Знай свое место, мальчишка!
Я ответил:
— Я боюсь за тебя…
