Как он ни думал, как ни соображал, все выходило по русской пословице: «Куда ни кинь, все клин».
Покончив переговоры с Аннушкой, он снова стал обдумывать окончательно план, и снова ничего не выходило.
Счастливый или, вернее, несчастный случай помог ему выйти из затруднительного положения, когда приходилось чуть ли не отказываться от исполнения княжеского поручения, сделав половину дела. Судомойка в доме Дарьи Васильевны Потемкиной — Акулина была тоже на сносях и полезла в погреб, оступилась и родила мертвого ребенка — девочку.
В доме все завыли и заохали. В числе сочувствующих несчастию был и Степан Сидорыч, только что вернувшийся со свидания с повивальной бабкой, соглашавшейся помочь его сиятельству за тысячу рублей, только чтобы «без риску» и «под ответ не попасть».
При виде мертвенького младенца Степана Сидорыча осенила мгновенная мысль. План был составлен.
Он отвел в сторону Емельяныча и шепнул ему:
— Уступи мне младенца… говорю… двести рублев дам, а то и поболе.
— С нами крестная сила… Сгинь… разрушься… Да воскреснет Бог и расточатся врази его.
Емельяныч стал истово креститься.
Но дьявол, принявший, по его мнению, образ почтенного купца, не исчезал.
— Уступи, говорю, мне до зарезу надобно; коли двести рублей мало… еще сотнягу набавлю…
Видя, что он имеет дело не с «злым духом», а с человеком, у Фаддея мелькнула мысль, что купец повредился умом, и он опрометью бросился из людской, где лежала больная с мертвым ребенком, к барыне.
— Что еще? — воскликнула Дарья Васильевна, увидя бледного, как смерть, Емельяныча, вошедшего в угловую гостиную.
— С купцом нашим, матушка-барыня, не ладно…
— С каким купцом?
— Да вот с этим, с питерским…
— Что же случилось?
— В уме, видимо, повредился, родимый!
— Что же он сделал?
— Никаких пока поступков, только несет совсем несуразное.
— Что же, говори толком?
— Младенца просит продать ему за триста рублей.
— Какого младенца?
— Акулинина.
— Мертвого?
— Так точно…
— А ты ноне в амбар не ходил?
— Ни маковой росинки.
Дарья Васильевна пристально посмотрела на Фаддея, и убедившись, что он совершенно трезв, сама сперва перетрусила не на шутку и лишь через несколько времени придя в себя, приказала привести к себе Степана Сидорыча.
XVIII. На чистоту
Когда Емельяныч привел Степана Сидоровича к Дарье Васильевне, последняя сделала ему чуть заметный знак, чтобы он остался присутствовать при разговоре.
«Еще оборони Боже, бросится с безумных глаз драться!» — мелькнула у нее трусливая мысль.
Она пристально посмотрела на стоявшего перед ней с опущенной головой Степана.
Тот был окончательно смущен.
Работая уже несколько недель над приисканием безопасного способа исполнить страшное поручение своего барина, и работая безуспешно, осенившая его мысль при виде мертвого ребенка, разрешающая все сомнения и долженствовавшая привести все дело к счастливому концу, до того поразила его, что он тотчас полез с предложением уступить ему мертвого младенца к Фаддею Емельяновичу, не приняв во внимание, что подобное предложение, в свою очередь, должно было поразить старика своею необычайностью, и последний, несмотря на соблазнительный куш, не только откажется, но доведет этот разговор до сведения своей барыни.
Степан Сидоров все это сообразил только тогда, когда уже старик, снова войдя в людскую, сказал осторожно и мягко:
— Войди в комнаты, барыня тебя кличет…
Отступать было нельзя, и Степан машинально отправился вслед за Емельянычем, без мысли о том, как ему придется объяснить странное предложение, сделанное Фаддею.
Потому-то он и предстал перед Дарьей Васильевной с поникшею головою.
— Ты чего это у меня тут смутьянишь… тебя честь честью приняли, как гостя, а ты так-то за гостеприимство платишь… Думаешь, задаток дал, так у меня и дом купил, так возьми его назад, коли деньги твои в шкатулке в прах не обратились, ты, может, и впрямь оборотень…
Дарья Васильевна говорила отрывисто и громко, стараясь придать возможную строгость своему голосу, хотя внутренне страшно трусила.
Мысль, что он «оборотень» показалась до того страшной Степану Сидоровичу, что он невольно вскинул глаза на говорившую.
Дарья Васильевна в них не прочла ожидаемого безумия и несколько успокоилась.
— Что за шутки со стариком Емельянычем шутишь? Кажись, он тебе в отцы годится, а накось, что выдумал, у него мертвых младенцев приторговывать… напугал и его, да и меня даже до трясучки… Говори, с чего тебе на ум взбрело такие шутки шутить?..
Степан Сидорович стоял ни жив ни мертв; он чувствовал, что почва ускользает из-под его ног, что так быстро и так хорошо составленный план рушится… Если он повернет все в шутку, случай к чему давала ему в руки сама Дарья Васильевна, мертвого младенца зароют, а за ним все-таки будут следить, и все кончено.
План исполнения воли князя останется снова неосуществленным.
Все это мгновенно промелькнуло в голове Степана.
Он решил действовать начистоту, и вдруг совершенно неожиданно для Емельяныча и для Дарьи Васильевны бросился в ноги последней.
— Не вели казнить, матушка-барыня, вели помиловать, — заговорил он, лежа ничком на полу.
— Что, что такое, в чем простить?.. — встала даже с кресла Дарья Васильевна.
— Я не купец… не торговец…
— Кто же ты?
— Я камердинер его сиятельства князя Андрея Павловича Святозарова.
— Святозарова? — воскликнула Дарья Васильевна, и снова, но уже совершенно машинально, опустилась в кресло.
— Точно так, матушка барыня, точно так-с…
Мы уже знаем, что Дарья Васильевна, по поручению сына, была знакома с княгиней Зинаидой Сергеевной, и по ее рассказам, а также из писем Григория Александровича, знала, что княгиня, разошлась с мужем, который ее к кому-то приревновал, и уехала в свое поместье, чтобы более не возвращаться в Петербург.
Других подробностей княжеской размолвки она не знала, но и этих сведений для нее было достаточно, чтобы сообразить, что появление камердинера князя близ именья его жены, появление с большой суммой денег — из рассказов Емельяныча Дарья Васильевна знала, что у купца деньжищ целая уйма, — было далеко неспроста.
Покупка мертвого ребенка, в связи с каждый час ожидаемым разрешением от бремени княгини, — Дарья Васильевна знала это, так как бывала в Несвицком, имении княгини, почти ежедневно, и даже отрекомендовала ей повивальную бабку, — тоже показалось для сметливой старушки имеющей значение.
