— Что? — спросил, точно очнувшись, ничего не слышавший князь.
— Насчет Сидорыча…
— Зови сюда…
— Сюда никак невозможно, ваше сиятельство, через чистые комнаты-с… Они все в грязи-с… На дворе-то мокрота и слякоть…
— А…
Князь вновь задумался.
— Проведи в гардеробную… Но чтобы там ни души…
— Слушаю-с… — удивленно вскинул на князя глаза Тихон и удалился.
Князь остался один.
«Тайна! Какая тайна?.. Просто с пьяна городит вздор… — пронеслось в его голове. — Надо все-таки его видеть… несчастный… пьян и весь в грязи…» — припомнил князь слова Тихона.
Он встал и медленно прошел в гардеробную, находившуюся на совершенно противоположной стороне дома.
Княгиня Зинаида Сергеевна еще спала.
То, что представилось глазам князя Андрея Павловича в гардеробной, превзошло всякие его ожидания.
Если бы он знал наверное, что стоящее перед ним существо его бывший камердинер, а затем петербургский купец Степан Сидоров, однолеток его, князя, то он никогда не поверил бы этому.
Перед князем стоял, как-то сгорбившись, расслабленный старик, одетый в невозможное рубище, покрытое толстым слоем липкой грязи.
Цвет когда-то суконного, но теперь состоявшего из одной подранной в нескольких местах основы халата, подпоясанного грязной тряпкой, определить было невозможно.
Одна нога, обернутая в грязную онучу, была обута в лапоть, а другая в опорок дырявого сапога.
В красных, прозябших и трясущихся руках Степан держал дырявую шляпу, тоже неопределенного цвета, покрытую грязью.
Лицо не только изменило свое выражение, но даже, казалось, в нем не осталось ни одной прежней черты.
Красно-синий нос выделялся на опухшем синевато-бледном лице, обросшем почти совершенно седою всклокоченною бородою, поседевшие также волосы на голове слепившимися косматыми прядями спускались с головы на лоб и на шею.
Один глаз был полузакрыт от огромного сине-багрового кровоподтека, а другой, слезящийся и воспаленный, имел какой-то оловянно-безжизненный оттенок.
В то время, когда князь Андрей Павлович вошел в гардеробную, стоявший Степан закашлялся.
Хриплый, стонущий кашель шел как бы из совершенно пустой груди и от его приступов тряслось все исхудалое тело несчастного пропойцы.
— Степан, ты ли это? — воскликнул князь.
Вместо ответа Степан Сидоров повалился в ноги князю, продолжая оглашать комнату страшным кашлем и употребляя, видимо, все усилия прекратить его.
Андрей Павлович с выражением немого ужаса смотрел на своего бывшего верного слугу.
Степан наконец стал на коленях, кашлянул последний раз и отер губы рукавом халата.
Рукав оказался смоченным кровавой пеной, которая окрасила и часть бороды несчастного пропойцы.
Князь с невольным отвращением отвернулся, но пересилил себя и снова сказал:
— Степан, что с тобой? Как ты мог так опуститься?..
Тот безнадежно махнул рукой и на коленях ближе подполз к Андрею Павловичу.
— Не обо мне теперь речь, ваше сиятельство, мой конец близехонек, я скоро предстану на суд Вечного Судьи, со всем моим окаянством… Покарал меня Господь по делам и заслугам… Так пришел я теперь сперва на суд к вашему сиятельству, судите меня, простите меня и отпустите мне грех мой незамолимый…
Все это Степан произнес коснеющим, заплетающимся языком, видимо, с трудом собирая мысли и выговаривая слова.
— Что ты… что ты… за что мне судить тебя, в чем прощать, какой грех отпустить тебе я смею… я сам во многом грешен… Может, грешнее тебя…
— Обманул с вас, ваше сиятельство, простите меня, окаянного… Бабья прелесть смутила… На капиталы польстился, бабу на них купил… Ох… горе мне… грешному…
— В чем ты обманул меня? — спросил князь, с сожалением выслушивая, как ему казалось, пьяный бред.
— Сын-то ваш, Володенька, жив… — сказал Степан.
— Что-о-о?.. — воскликнул Андрей Павлович и пошатнулся.
Еле сдерживаясь на ногах, он, шатаясь, дошел до стоявшего у одной из стен сундука и бессильно опустился на него.
XIV. «Наш сын жив»
— Что ты за вздор болтаешь? — сказал князь Андрей Павлович Святозаров, несколько оправившись от услышанного им рокового известия.
— Не вздор, батюшка, ваше сиятельство, а истинную правду говорю, подлое свое окаянство как на духу все открываю, чувствую я, что помру не нынче завтра, так не хочу в могилу сойти с тайной от вашего сиятельства…
Подробно рассказал Степан Сидоров свою последнюю поездку в Чижово, свой разговор с Дарьей Васильевной Потемкиной, ее ответ и преступную мысль при поездке туда удержать половину капитала, а по возвращении утаить все деньги, что и было им исполнено, путем выдуманного рассказа о смерти ребенка.
Это была полная, искренняя исповедь раскаявшегося грешника.
Степан затем перешел к описанию своей дальнейшей жизни, сватовства за Калисфенией Мазараки.
— Она, она, весь соблазн от нее шел, точно отуманила меня, опутала, обвела, беспутная… — говорил Степан, прерывая свой рассказ всхлипываниями и тяжелыми передышками.
— Покарал меня Господь Бог в сыне моем, не дал мне, грешному, порадоваться, отозвал к себе ангела, отец которого душу свою черту продал… Ох, грехи, грехи незамолимые…
Приступ страшного кашля прервал голос Степана Сидорова.
Видимо, от сильного волнения и напряжения сил кровь хлынула из горла несчастного и он без чувств повалился на пол.
Князь Андрей Павлович сидел неподвижно и хотя, казалось, смотрел на своего бывшего камердинера и слушал его, на самом деле мысли его были далеко от лежавшего у его ног Степана, или лучше сказать, он не в силах был сосредоточиться на какой-нибудь определенной мысли. Они какими-то обрывками мелькали в его голове, не слагаясь ни в какую определенную форму.
Рассказ Сидорыча, из которого князь слышал только ту часть, которая касалась доказательства, что его сын жив, казалось, вносил в голову князя еще большую путаницу.
Припадок кашля, хлынувшая кровь и наступившая затем тишина привели князя в себя.
Он как-то удивленно оглядел комнату, остановил вопросительно-недоумевающий взгляд на лежавшем у его ног, в грязи и крови Степане, медленно провел рукой по лбу, встал и неровной походкой, брезгливо обойдя Степана, вышел из гардеробной.
С соседней комнате его ожидал камердинер.
Князь отдал приказание отвезти Степана Сидорова в больницу и удалился в свой кабинет.
Не приказав сопровождающему его камердинеру себя беспокоить, князь заперся изнутри и бессильно опустился на кресло у письменного стола.
