«Мой сын жив!..» — вот мысль, которая одна только и стояла в его уме, без всяких выводов и заключений.
Казалось, она заняла все мыслительные способности князя.
Наконец силою воли ему удалось сосредоточиться и вызвать мысль о последствиях, которые порождает для него это известие.
Это была роковая, губительная работа.
Когда перед князем Андреем Павловичем восстала картина его будущего, он содрогнулся и, схватившись обеими руками за голову, бессильно упал на стул.
Его сын жив, но где он? Он в руках светлейшего князя Григория Александровича Потемкина, могущественного после государыни лица в России, когда-то в молодости влюбленного в его жену, княгиню Зинаиду Сергеевну.
То, что князь Потемкин несомненно принял участие в отвергнутом отцом сыне любимой им женщины, было для Андрея Павловича вне всякого сомнения.
Его мать, Дарья Васильевна, к которой сама судьба привела исполнителя воли князя Святозарова — Степана, и которая сделалась его сообщницей, конечно, действовала по указаниям сына.
Этим объясняется принятие первых денег и отказ от вторых, от целого капитала в двадцать пять тысяч рублей.
Она успела в это время уже списаться с ним.
«Обратиться к ней!» — мелькнуло в голове князя, но он тотчас же отбросил эту мысль.
Она ответит ему то же, что ответила Степану во второй его приезд в Чижово.
Он вспомнил ее печально-загадочные взоры, бросаемые ею, при ее редких посещениях, на княгиню.
И эти посещения, — он теперь был убежден в этом, — совершаются по воле Григория Александровича, который сам никогда не переступал порог его дома и даже не сделал ему ответного визита приличия, который отдал всем.
Все мелочи, на которые он прежде не обращал никакого внимания, вырастали теперь в глазах князя в веские предзнаменования грозного будущего.
Значит, честь и доброе имя князя Святозарова находятся всецело в руках Потемкина.
При этой мысли Андрей Павлович заскрежетал зубами.
Он, как большинство придворной партии, глубоко ненавидел светлейшего князя — выскочку, parvenu, как звали, конечно, шепотом, Григория Александровича.
Почему же он медлит обличить его, князя Андрея Павловича, и возвратить ребенка когда-то любимой им женщине, княгине.
«Быть может, он сохранит эту тайну навсегда!» — пробежала в голове Андрея Павловича успокоительная мысль.
«Нет, он не таков, он, вероятно, готовит князю удар, удар публичный, он захочет позабавиться этим страшным приключением, этой роковой опрометчивостью князя… — тотчас и отвечал на нее Андрей Павлович. — Унизить князя Святозарова: сорвать с него маску высоконравственного человека в этот развращенный век, затоптать в грязь имя родовитого вельможи — это ли не победа развратника Потемкина, для выскочки — светлейшего князя римской империи».
Князь дико захохотал.
«А быть может, он, этот его сын, умер не тогда, а потом…» — одну минуту подумал Андрей Павлович.
«Нет, он жив, жив… Он растет где-нибудь под чужим именем… Потемкин знает где и не нынче завтра выведет его публично перед отцом страшной, грозной, живой уликой».
Андрей Павлович затрепетал.
Что сын его жив, он был почему-то глубоко уверен.
«Где же выход из этого положения? Что делать? Что делать?» — ломал себе голову князь.
Он не находил в своем уме ответа на эти вопросы.
Выхода не было.
«Смерть!» — шепнул в ухо Андрея Павловича какой-то голос.
— Смерть! — повторил князь вслух и как-то вдруг весь успокоился…
Смерть в представлении Святозарова на самом деле была единственным и лучшим выходом.
Она разрушит все планы Потемкина.
Честь фамилии Святозаровых будет сохранена, и это историческое имя перейдет незапятнанным к потомству, к его сыну Василию, и даже к этому, ко второму, если Потемкин возвратит его княгине. Не будет же он глумиться над когда-то любимой им женщиной и над самого себя наказавшим преступником, над мертвым?
Как ни было нелестно мнение князя Андрея Павловича о Григории Александровиче, но он разрешил эти вопросы отрицательно.
«А, может быть, тогда он сам, при своем могуществе, выведет его в люди под другою фамилиею, и даже княгиня не будет знать гнусного поступка мужа… — думал Святозаров. — Нет, она должна знать… Тогда, когда он будет в могиле… Она простит… Она ангел…»
Князь Андрей Павлович зарыдал.
— Да, да… смерть… — повторил он, заставив себя успокоиться и движением головы сбрасывая с ресниц последние слезы, а быть может, и отгоняя иные мысли. — Это возмездие…
Ему пришли на память слова Христа, обращенные к апостолу Петру:
«Вложи меч в ножны. Поднявший меч от меча и погибнет…» И он, князь — убийца Костогорова, должен стать самоубийцей. Таков божественный закон возмездия.
Князь встал с кресла, несколько раз прошелся по кабинету, повторяя:
— Да, да, смерть, смерть…
Он подошел к тому же шифоньеру и, вынув из кармана ключи, открыл тот же ящик, откуда около пятнадцати лет тому назад вынул пистолет, которым он убил мнимого любовника своей жены — Костогорова.
Пистолет был заменен новым.
Андрей Павлович тщательно зарядил его, затем запер ящик и положил ключи в карман.
С пистолетом в руках он возвратился к письменному столу и сел в кресло. Положив оружие, он достал два листа бумаги и начал писать.
Писал он недолго. Это были два письма. Он запечатал гербовою печатью и надписал адреса.
Затем он снова взял в руки пистолет и задумался. В его уме, видимо, происходила борьба между желанием жить и необходимостью умереть. Так по крайней мере можно было судить по его последним словам:
— Нет, смерть… только смерть!..
Он приложил дуло к виску. Прикосновение металла к телу заставило его вздрогнуть. Он почувствовал, что рука его трясется. Он отнял пистолет от виска и направил его в рот.
Блеснул огонек. Раздался выстрел. Князя Андрея Павловича Святозарова не стало.
Его туловище с раздробленной головой грузно упало на одну сторону кресла. Окровавленный мозг обрызгал кругом ковер и мебель.
Смерть была, конечно, моментальная.
В этот самый момент княгиня Зинаида Сергеевна, которой доложили о беседе с Степаном, об отправке последнего в больницу и о том, что князь, после разговора со своим камердинером заперся в кабинете и не велел себя беспокоить, шла узнать у мужа, что случилось.
Она была уже в двух шагах от двери кабинета, когда раздался выстрел. Как подкошенная, княгиня упала без чувств на пол.
Сбежавшаяся прислуга бережно отнесла ее в спальню, и пока горничная приводила ее в чувство, камердинер и лакеи бросились к дверям кабинета. Они оказались запертыми.
