Седенькая, жиденькая бородка старичка мерно покачивалась, указывая на нерешительное раздумье ее обладателя.
С час времени простоял старик неподвижно, пока, наконец, не обратил на себя внимания важного на вид, но добродушного швейцара.
— Ты чего, дедушка, тут на ветру мерзнешь, ходь сюда, в подъезд, здесь не дует.
— Разве дозволено… — тихо, как бы про себя, сказал старик и робко подошел к подъезду.
— Ты кого ждешь, што ли, дедушка? — спросил швейцар.
— Поспросить думал во дворце, может, знают, где живет Григорий Александрович, может твоя милость знает…
— Какой Григорий Александрович?
— Потемкин.
— Его светлость?..
— Уж не знаю, милый человек, как его здесь величают… А по мне так Гриша.
— Гриша!.. Поди-ж ты какой… Первого, можно сказать, после матушки-царицы вельможу, а он — Гриша…
— Первого… не врешь?.. — вскинул удивленный взгляд на швейцара старик.
— Конечно же первого… Да ты, брат, откуда взялся?..
— Из Смоленской губернии, родименький, из села Чижова, дьячек я тамошний… вот кто…
— Как же тебе светлейший-то доводится, что он для тебя Гриша…
— Доводиться-то никак не доводится, а грамоте я его обучал мальчонком, за уши, бывало, дирал, за милую душу, хлестко дирал, ленив да строптив был, постреленок…
Старик улыбнулся беззубым ртом, весь отдавшись воспоминаниям прошлого;
— Вот оно что… Значит, повидать своего выученика приплелся, каков он стал поглядеть…
— Да вот разыскать бы его, посмотреть, может, куда-нибудь меня, старика, пристроит…
— Пристроит, коли захочет, как не пристроить, барскую мамзель, гувернантку, бают, к гвардейскому полку приписал, и жалованье положил… он у нас чудесник…
— А проживать-то где он изволит? — спросил старик.
— Как где, да здесь…
— Во дворце?.. — удивился старик.
— А то где же ему проживать, говорю, вельможа первеющий.
— Первеющий…
— Коли повидать желательно, в самый раз, ходь, дедушка, кверху, в приемную…
— Ты, внучек, коли в дедушки меня записал, зубоскалить-то брось… Над стариком смеяться грешно… Ишь, что выдумал, ходь вверх, в приемную… Так я тебе и поверил…
Много времени и слов пришлось истратить швейцару, пока он убедил старика-дьячка, что не смеется над ним и что, поднявшись наверх, в приемную, он может повидать своего Гришу.
Для вящей убедительности он даже позвал лакея, который подтвердил его слова и проводил старика в приемную.
Волшебная обстановка, ленты, звезды, толпы придворных, преклонявшихся перед прежним деревенским школьником, ошеломили окончательно старого дьячка, и он стоял ни жив, ни мертв между благоговейным страхом, смутною надеждой и мгновеньями безысходным отчаянием, покуда не упал на него рассеянный взгляд могучего вельможи.
Григорий Александрович узнал своего бывшего учителя, несмотря на долгий промежуток лет, разъединивших их в разные стороны, и, к удивлению придворных, бесцеремонно им раздвинутых, подошел к старику и приветливо взял его за руку.
— Здравствуй, старина!
— Какой же молодец стал ты, Гриша! — прошептал растерявшийся дьячок, окончательно обезумевший от лет, от неожиданного приема, от роскошной, никогда и во сне им не виданной обстановки. — Какой же ты молодец стал! — повторил он.
— Зачем ты прибрел сюда, старина? — ласково спросил его князь.
— Да вот пятьдесят лет, как ты знаешь, все Господу Богу служил, да выгнали за неспособностью. Говорят, дряхл, глух, глуп стал, так матушке-царице хочу чем-нибудь еще послужить, чтоб недаром на последях землю топтать, — не поможешь ли у ней чем-нибудь?..
— Поможем, поможем, старина, ты теперь у меня отдохни, тебя накормят, напоят и спать уложат, а завтра потолкуем, куда тебя приспособить: утро вечера, сам знаешь, мудренее.
Григорий Александрович отдал адъютанту соответствующие приказания.
— Да ты, Гриша, на голос мой не надейся, теперь я, голубчик, уж того — ау, — заметил дьячок.
— Слышу! — подтвердил, улыбаясь, князь.
— И видеть-то того — плохо вижу, уж раз сказал, что обманывать!..
— Разумеется!.. — согласился Потемкин.
— А даром хлеб есть не хочу, вперед тебе говорю, ваша светлость…
— Хорошо, хорошо, успокойся и ступай…
Дьячка увел адъютант во внутренние апартаменты.
Прием вскоре окончился.
На другой день, рано утром, когда еще князь был в постели, дьячок был позван к нему в спальню.
— Ты говорил вчера, дедушка, что ты хил, и глух, и глуп стал? — спросил Григорий Александрович.
— И то, и другое, и третье, как перед Богом сказать справедливо…
— Так куда же тебя примкнуть?
— Да хоть бы в скороходы или в придворную арапию, ваша светлость.
— Нет, постой! Нашел тебе должность! Знаешь ты Исакиескую площадь? — вскочил князь с кровати.
— Еще бы! Через нее к тебе тащился из гавани.
— Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?
— Еще бы! Повыше тебя будет!
— Ну, так иди же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит и тотчас мне донеси.
Дьячок пошел.
Открытие памятника Петру Великому состоялось за семь лет до описываемого нами времени, а именно 7 августа 1782 года, в присутствии государыни, прибывшей на шлюпке, при выходе из которой была встречена всем Сенатом, во главе с генерал-прокурором A. A. Вяземским, и сопровождаемая отрядом кавалергардского полка отправилась в Сенат, откуда и явилась на балкон в короне и порфире.
Со слезами на глазах императрица преклонила главу и тотчас спала завеса с памятника и воздух огласился криками войска и народа и пушечными выстрелами.
Камень, служащий подножием колоссальной статуи Петра Великого, взят близ деревни Лахты, в 12 верстах от Петербурга, по указанию старика-крестьянина Семена Вишнякова.
Камень был известен среди окрестных жителей под именем «камня-грома».
По словам Вишнякова, на него неоднократно всходил император для обозрения окрестностей.
Камень этот лежал в земле на 15 футов глубины и зарос со всех сторон мхами на два дюйма толщины.
Произведенная громовым ударом в нем расщелина была шириною в полтора фута и почти вся наполнена черноземом, из которого выросло несколько довольно высоких берез.
Вес этого камня был более четырех миллионов футов.
Государыня приказала объявить, что кто найдет удобнейший способ перевести этот камень в Петербург, тот получит 7000 рублей.
