Княгиня вышла в приемную.
Увидев входящую Зинаиду Сергеевну, две женщины, одетые по-дорожному, с котомками за плечами, встали со стульев, сидя на которых, видимо, до этого времени, мирно беседовали, отвесили низкие поясные поклоны.
Княгиня пристальным взглядом обыкновенно изучала приходящих к ней лиц, и первые ее впечатления никогда ее не обманывали.
— Обведет это тебя глазками, точно всю душу высмотрит! — говорили о ней обращавшиеся к ней бедняки. — И соврал бы ей, грешным делом, да язык не поворачивается; чуешь, сердцем чуешь, что ей, ангелу, ведомо, с горем ты тяжелым пришел али с нуждишкой выдуманной, от безделья да праздношатайства.
Одна из женщин была старуха, другая помоложе. Лицо последней показалось знакомо Зинаиде Сергеевне.
— Аннушка… ты? — произнесла княгиня посте некоторого размышления.
— Я, матушка, ваше сиятельство, я самая… — дрожащим голосом отвечала Анна Филатьевна.
— Что с тобой, ты так изменилась… тебя узнать нельзя… и этот наряд… Что это значит?.. — забросала ее вопросами княгиня.
Галочкина действительно страшно изменилась, особенно за время, которое ее не видала княгиня Святозарова, а она не видала ее более года, да и ранее Аннушка лишь изредка посещала свою бывшую госпожу, которой она была так много обязана и которой она отплатила такой черной неблагодарностью.
Анне Филатьевне было, по ее собственному выражению, «нож вострый» ходить к княгине, особенно после, вероятно, не забытого читателями разговора со Степаном Сидоровичем в кондитерской Мазараки.
Этот разговор навел ее на грустные мысли, он разбудил ее задремавшую совесть. Анна Филатьевна все реже и реже стала появляться в княжеском доме.
Изменилась Анна Филатьевна даже за тот сравнительно короткий промежуток времени, который промчался с тех пор, как она раздала последние заложенные у ее мужа вещи и решила продать дом, а затем уже и пуститься в странствование по святым местам.
Она страшно похудела и совершенно поседела.
Кожа на лице повисла морщинами, и с него исчезло прежнее самодовольное выражение сытости.
Глаза, уже далеко не заплывшие, а скорее навыкате, сделались больше и в них появилось какое-то щемящее душу отражение безысходного горя и перенесенного, или лучше сказать, переносимого страдания.
— Хозяина они, матушка, ваше сиятельство, только надысь похоронили… — отвечала Анфиса, видя, что дрожащая как осиновый лист Анна Филатьевна не в силах более произнести ни слова.
— Муж у ней умер?.. — с соболезнованием переспросила княгиня.
— Так точно, ваше сиятельство, от болезни, месяца с два грудью промаялся… и недавно Богу душу и отдал… — отвечали Анфиса.
— Чахоткой?
— Так точно, ваше сиятельство.
— С чего же ты, Аннушка, уж так убиваешься, все под Богом ходим, в животе и смерти Бог волен, я ведь вот тоже мужа потеряла, еще страшней было, да не прогневала Господа ропотом… — обратилась Зинаида Сергеевна снова к Анне Филатьевне.
Та молчала.
— И куда же ты это собралась… Ведь у тебя дом, хозяйство…
— Продала она, матушка, ваше сиятельство, и дом, и все продала…
— Продала, зачем?
— Так ей от Господа свыше указание было… — таинственно заметила Анфиса.
Княгиня окинула ее подозрительным взглядом.
— Какое указание?.. Куда же она дела деньги?..
— По церквам да по монастырям раздала на помин души покойничка… Виктор Сергеевич, царство ему небесное, не тем будь помянут, закладами занимался, так все залоги даром раздала… Деньги же, что за дом выручила, с собой несем… по святым местам да по дальним монастырям раздадим… — продолжала неспешно старуха.
Зинаида Сергеевна поняла, что говорившая чужда в этом деле корыстных целей.
У княгини, прежде всего, мелькнула эта мысль. Она навидалась разного рода странниц. Мысленно укорила она себя за нехорошую мысль о ближнем и, видя, что Аннушка стоит перед ней с остановившимся взглядом, видимо, ничего не понимая из совершающегося вокруг нее, уже более мягко обратилась к Анфисе.
— Так неужели, матушка, она так безумно любила своего мужа?
Старуха еще не успела ответить, как Анна Филатьевна, совершенно неожиданно, как сноп, ничком повалилась к ногам Зинаиды Сергеевны. Княгиня сперва испуганно отступила, а затем стремительно нагнулась, чтобы поднять лежавшую.
— Аннушка, Аннушка, что с тобой, что с тобой… — растерянно бормотала Зинаида Сергеевна, тормоша ее за плечо.
— Не замай ее… ваше сиятельство… пусть полежит, совесть ее не дозволяет смотреть вам в очи, ваше сиятельство, вот она к ногам и припала, прощенья, значит, вымолить хочет.
— Почему же ей совесть не дозволяет… в чем ей у меня просить прощенья? — выпрямилась княгиня, бросив удивленно-вопросительный взгляд на Анфису.
— Говорила она, что не сможет покаяться вашему сиятельству, и впрямь не смогла… Придется мне за нее поведать ее грех незамолимый против вас, княгинюшка.
Анна Филатьевна при этих словах старухи поднялась с пола, но продолжала стоять на коленях, опустив низко голову.
— Какой грех, говори, что такое? — нетерпеливо спросила княгиня.
— Жила она у вас в деревне, как вы на сносях были, ваше сиятельство, — медленно начала Анфиса и вдруг остановилась…
— Ну, ну…
— Родили вы в те поры мальчика.
Зинаида Сергеевна вся превратилась в слух и даже наклонилась вперед всем корпусом.
Глаза ее были широко открыты.
— Камердинер покойного князя, супруга вашего, и подкупил ее, окаянную, подменить ребенка на мертвую девочку, что родила судомойка вашей соседки… Потемкиной…
Княгиня слабо вскрикнула. Ноги у нее подкосились и она медленно, сперва села на пол, а потом опрокинулась навзничь.
На этот крик вбежала прислуга и понесла бесчувственную княгиню в ее спальню.
Этот же крик привел в сознание и Анну Филатьевну. Она вскочила на ноги.
— Ишь, болезная, как ее сразу скрутило… — заметила Анфиса.
— Но надо ей рассказать все… все… Ведь мне Степан Сидорыч сказал, что он, ребеночек этот, у Потемкиной.
— Другой раз зайти надо будет… к вечеру… пойдем-ка в Лавру, помолимся…
— Ее сиятельство просит вас обеих к себе в спальню… — вернула горничная уже было выходящих из приемной женщин.
— Пришла в себя, значит, голубушка…
— Ее сиятельство лежит в постели… — бросила на них суровый взгляд служанка.
Она, как и вся прислуга в доме, боготворила Зинаиду Сергеевну и считала этих неизвестных ей богомолок причиною дурноты княгини.
Горничная пошла вперед.
