— Он вас больше не потревожит.
Затем ринулся к пылающей печи и открыл дверцу. Я в ужасе поняла, что он намерен швырнуть книгу в огонь, и воскликнула:
— Нет!
Я поспешила вперед и вцепилась в книгу. Последовала схватка; если бы он действительно хотел выиграть, исход борьбы был бы предрешен, поскольку мои силы, даже удвоенные яростью, не могли сравниться с его. Наконец месье уступил, я вырвала трофей из его рук и с облегчением и колотящимся сердцем сказала:
— Это прекрасная новая книга. Как вы могли помыслить уничтожить ее?
— Она слишком грязная, слишком гадко пахнет для ваших деликатных чувств. Зачем она вам?
— Я собираюсь ее прочитать. И я очень благодарна джинну, — добавила я с полуулыбкой, — который одолжил ее вместе с проверенным сочинением.
В глазах месье я заметила ответную улыбку.
— Так значит, вас не оскорбляет запах дыма?
— Если честно, я не люблю запах дыма. Книга от него не становится лучше, как и вы. Но я беру хорошее вместе с плохим, месье, и благодарна за него.
Он засмеялся и вышел из комнаты.
В последующие недели я продолжала находить подобные сокровища, но мне больше не удавалось застать врасплох любящее сигары привидение. Как правило, это были классические сочинения, которые чудом появлялись поверх моих бумаг; раз или два я обнаруживала романы, предназначенные для легкого чтения. Со временем я начала подносить книги к носу и вдыхать их едкий аромат. Мне было крайне приятно, что месье Эгер накоротке знаком с моим столом.
В тот первый месяц я была довольна жизнью, хотя погода оставалась пронизывающе холодной весь конец февраля и начало марта. Я дрожала в своем плаще во время одиноких воскресных прогулок до какой-нибудь из городских протестантских церквей. Друзей в Брюсселе у меня не было, поскольку Мэри Тейлор уехала после смерти сестры, а коллеги мне не нравились — эти лицемерные, полные горечи старые девы только и делали, что жаловались на жестокую судьбу. Я пыталась воспользоваться любезным приглашением мадам и присоединиться к ним вечером в гостиной, но ничего не вышло. Мадам и месье всегда были заняты детьми или вели беседы, которые казались мне слишком личными. В результате основную часть свободного времени я проводила одна. Я горячо скучала по Эмили и начинала понимать, что первый год в Брюсселе оказался таким приятным во многом благодаря ее обществу.
Именины месье Эгера приходились на одиннадцатое марта, день святого Константина.
[49]
На этот праздник ученицы по традиции дарили учителям цветы. Однако я не принесла букета, поскольку придумала более личный и долговечный подарок. Вечером, после урока английского, когда месье Шапель вышел из класса, я решила, что настало время преподнести мой маленький сюрприз.
Но прежде чем я успела это сделать, месье, сидя за партой, издал легкий вздох и произнес:
— Вы не принесли мне сегодня цветов, мадемуазель.
— Нет, месье.
— И в вашем столе не лежит букетик, иначе я давно бы уловил его запах.
Я спрятала улыбку.
— Вы правы, месье. У меня нет цветов.
— Но почему? Сегодня мои именины. Разве вы не моя ученица?
— Не верю, что вас печалит отсутствие моего букета, месье, ведь вы уже получили множество цветов.
— Дело не в количестве, а в личности дарителя и значении подарка. Но погодите, кажется, припоминаю… вы и в прошлом году не подарили мне цветов!
— Не подарила.
— Наверное, вы недостаточно меня цените? Я недостоин букета?
Мне хотелось рассмеяться; я чуть было не передумала преподносить ему подарок.
— Я очень ценю вас, месье, и вам это прекрасно известно. Но в прошлом году ко дню ваших именин мы с сестрой провели в Бельгии всего несколько коротких недель. Мы не знали о традиции. А если бы и знали, я все равно не купила бы вам цветов.
— А! — кивнул он, поднимая брови. — Понимаю… из-за дороговизны. Цветы дороги, а в саду в это время года ничего не найдешь.
— Причина не в дороговизне, месье. Причина совершенно в другом. Хотя мне нравится, когда цветы растут, но, сорванные, они теряют для меня прелесть. Я вижу, как они обречены погибели, и мне становится грустно от этого сходства их с жизнью. Я никогда не дарю цветов тем, кого люблю, и не желаю принимать их от того, кто мне дорог.
— Любопытная философия. Интересно, испытываете ли вы подобные чувства к пище? Морковь или картофель тоже вырывают из земли вместе с корнем. Всякий овощ и фрукт срывают со стебля или ветки. А как насчет ягненка, который лишается жизни ради вашего насыщения? Вам не страшно принимать пищу, мадемуазель?
— Нет. Я наслаждаюсь грушами, картофелем и зеленью не меньше других. Признаюсь, иногда мне жаль ягненка или корову. Но таковы пути природы, месье: мы должны есть, иначе умрем. Но необязательно украшать столы цветами, чтобы существовать.
Он хохотнул и покачал головой.
— Прекрасный аргумент и преподнесенный с той же ясностью мысли и твердостью веры, какие вы проявляете в своих работах. Сдаюсь. Вы победили.
— Хорошо. Кстати, месье, у меня есть для вас подарок, хоть и не из тех, что растут на земле.
— Правда?
Он начал вставать из-за стола, но тут же сел на место. От предвкушения и радости выражение его лица было почти детским.
— Но возможно, вы предпочли бы продолжить нашу дискуссию о цветах?
Смиренно опустив глаза, он произнес:
— Эта тема закрыта. Больше никаких обвинений с моей стороны.
Тогда я быстро достала из стола небольшую шкатулку и протянула ему.
— Это вам, месье.
Я купила нарочно; она была сделана из тропической ракушки и украшена венчиком сверкающих синих камней.
— Красиво.
Он открыл ее. На внутренней крышке я старательно выцарапала ножницами инициалы К. Ж. Р. Э. — Константин Жорж Ромен Эгер. Восторг озарил его лицо.
— Откуда вы знаете мои полные инициалы?
— Я много чего знаю, месье.
В шкатулке лежала свернутая цепочка, которую я сплела из яркого шелка и украсила блестящим бисером; золотой зажим я сняла со своего единственного ожерелья.
— Я видел, как вы трудились над ней последние несколько вечеров во время занятий, но даже не подозревал, что для меня. Это… цепочка для часов, полагаю?
— Да, месье.
— Прекрасно! Мне очень нравится. Спасибо.
Сияя, он вскочил, распахнул сюртучок и укрепил цепочку поперек груди.
— Ну как? Не хочу скрывать такую красивую вещь.
