Одним таким утром в конце января я услышала крик Табби:
— Еще одна посылка для вас, мисс Шарлотта!
Подбежав к двери, я увидела, что мистер Николлс вернулся с собаками с прогулки. К моему замешательству, Табби протянула мне сверток на глазах у викария.
— Вы такие популярные леди, мисс! Кто посылает вам столько книжек из Лондона?
— Друг, — поспешно отозвалась я и покраснела, пытаясь спрятать адрес отправителя.
Через неделю, когда я принесла чай папе и мистеру Николлсу, викарий спросил отца, почему он поставил романы Беллов на самое видное место в своем кабинете. Не моргнув и глазом, папа пояснил, что просто восхищается ими. Я была благодарна отцу за осмотрительность, равно как и Эмили, которая продолжала настаивать sine qua non
[61]
на анонимности. По реакции мистера Николлса было ясно, что он не усомнился в ответе; он также не выразил желания прочесть упомянутые работы. В то время я была уверена, что самая идея женщины-романистки поразила бы мистера Николлса. Ему никогда не пришло бы в голову, что Беллы в действительности три женщины, к тому же дочери его пастора.
Я давно и пылко восхищалась трудами Уильяма Мейкписа Теккерея, особенно мне нравился его последний роман «Ярмарка тщеславия». Когда вскоре после публикации «Джейн Эйр» сей достойный джентльмен похвалил мой труд, я была так изумлена и благодарна за его щедрость, что посвятила ему второе издание «Джейн Эйр», чем произвела внезапный фурор.
— О нет! — воскликнула я, вбегая в столовую, где Эмили и Анна усердно расчесывали длинную шелковистую шерсть Флосси. — Мистер Теккерей только что известил меня о самых неожиданных и огорчительных обстоятельствах. По-видимому, всем известно — кроме меня, разумеется, — что мистер Теккерей, как и мистер Рочестер, был женат на сумасшедшей. Ему пришлось поселить ее отдельно от себя.
— Ты, верно, шутишь, — удивилась Эмили, откладывая собачью щетку.
— К сожалению, нет. В газетах муссируются слухи, что Каррер Белл посвятил ему издание, поскольку автор «Джейн Эйр» — гувернантка семейства Теккереев.
— Моя дорогая, — прошептала Анна. — Какое неудачное совпадение.
— Что ж, жизнь зачастую удивительней выдумки. — Я со вздохом опустилась на диван. — В своем письме мистер Теккерей весьма великодушен и безропотен. Но подумать только, что мой невольный промах сделал его жертвой сплетен… О! Это слишком ужасно.
Этот случай породил немало комментариев в прессе и привлек дополнительное внимание к трем загадочным Беллам. Любопытство вызывал не только их неясный пол и содержание романов («эксцентричность женской фантазии», по выражению одного критика). Люди начали подозревать, что Беллы — один и тот же человек! Они задавали вопрос: что, если «Агнес Грей» и «Грозовой перевал» в действительности ранние и менее удачные творения автора «Джейн Эйр»?
Поначалу мы с сестрами смеялись над подобными домыслами. Шло время, журналисты продолжали судачить, и я все больше грустнела. При виде беспощадных рецензий Эмили пыталась скрыть уколы разочарования под маской непоколебимого равнодушия и стоицизма, но я прекрасно знала ее истинные чувства и умаляла собственные достижения как могла. В то же время любая похвала моей книге заставляла меня терзаться от сомнений и страха. Все лучшее в себе я излила в «Джейн Эйр». Смогу ли я написать другую книгу, которая будет принята так же хорошо?
Зима 1848 года выдалась особенно суровой; холодный восточный ветер задувал с пустошей. Дважды за несколько коротких недель мы с сестрами и братом переболели гриппом или очень тяжелой простудой. Болезнь Анны задержалась надолго и нанесла серьезный ущерб, она сопровождалась мучительным кашлем и жаром, которые ослабили грудь сестры и вызвали жестокий рецидив астмы, беспокоившей ее с детства. Два дня и две ночи Анна дышала так шумно и тяжко, что я опасалась за ее жизнь. Сестра переносила болезнь с обычным героическим стоицизмом и без единой жалобы, лишь вздыхала время от времени, когда силы почти покидали ее.
Зима сменилась весной. Весь тот период я пыталась отыскать сюжет для нового романа. Издатели предлагали мне работать по частям, подобно Диккенсу и Теккерею, но я отказалась на том основании, что не посмею предложить труд к публикации, пока не напишу последнее слово последней главы и не буду довольна всем содержимым без исключения, а потому останусь верной форме трехтомника. Я подала план переделки «Учителя», намереваясь выбросить всю первую часть и изменить и дополнить вторую, но он был вежливо и твердо отклонен. Я придумала три разных начала новой книги, но ни одно мне не нравилось. На время я совершенно зашла в тупик.
В юности мной владела потребность запечатлевать свои яркие грезы. Тогда, как и в случае с «Джейн Эйр», творчество было моей радостью и укрепительным средством. Целые недели пролетали в мгновение ока; я писала, потому что не могла не писать. Теперь, к моему смятению, тот самый успех, о котором я мечтала, и связанные с ним деловые ожидания отчасти лишили сочинительство радости. Выдающиеся современные писатели обладали знанием жизни, какого у меня не было; в моих глазах это придавало их работам важность и разносторонность, которые я не могла предложить. На моих плечах лежало тяжкое бремя ответственности: я должна была создать не менее прекрасную книгу. Я верила, что обладаю литературным даром, но обнаружила, что не каждый день и даже не каждую неделю могу написать текст, достойный прочтения.
Наконец я выбрала тему. Невзирая на успех «Джейн Эйр», я стремилась избегнуть очередных обвинений в мелодраматичности и неправдоподобии, брошенных мне иными рецензентами. Общественное положение незамужних женщин все больше волновало меня. В то же время меня интриговала идея исторического романа, а папа рассказывал множество захватывающих историй эпохи Регентства о беспокойных временах луддитских беспорядков в шерстяной и хлопковой промышленности Йоркшира. Исходя из этого, я приступила к изысканиям и взялась за «Шерли».
Эмили тоже начала новую книгу, хотя отказывалась открыть подробности.
— Не уверена, хочу ли еще публиковаться, — объяснила она, когда той весной мы встретились в столовой за одной из своих вечерних дискуссий. — А даже если хочу, лучше всего мне работается в одиночестве. Большую часть первого черновика «Грозового перевала» я написала именно так. Я тружусь над новым романом; вот и все, что я могу пока сообщить. Я покажу тебе книгу, если буду ею довольна.
Анна, несмотря на слабеющее здоровье, больше года провела за письменным столом, лихорадочно сочиняя свою «Незнакомку из Уайлдфелл-холла». Сестра была настолько поглощена творчеством, что нам с Эмили стоило немалых усилий разговорить ее или вытащить на прогулку.
— Тебе вредно вести такую малоподвижную жизнь, — предупредила я одним особенно чудесным майским днем. — Обязательно нужно размяться, Анна. Пойдем с нами!
— Я почти переписала роман набело, — упиралась она. — Мистер Ньюби ждет. Хочу закончить.
Роман «Незнакомка из Уайлдфелл-холла» был весьма смелым, изображающим отважную женщину, которая бросила пьяного беспутного мужа, чтобы самой зарабатывать на жизнь и спасти сына от его дурного влияния. Я аплодировала стараниям и мастерству Анны. Книга была сильной и хорошо написанной, и все же мне казалось, что выбор темы неудачен.
