Пещера, которую выточили в известняке время и люди, уходила под гору далеко, там ветвилась, словно дерево, от ветвей отходили ниши, будто полости огромных орехов, и в одной из таких ниш многие годы жил отшельник Любомир. Горожане звали его кудесником. Он и на самом деле был таким. Пришел он в Киев из Новгорода вместе с князем Олегом и был близок к нему. Да не поладили они из-за веры. Не чтил Любомир язычество и отошел от него, а Олегу сие не понравилось. Любомир поселился в пещере и жил в ней вот уже более полувека. Он мало бывал на людях и волшебства без нужды не проявлял. Но владел силой, кою давали ему чудодейственные травы, коренья и плоды, этим и делился с теми, кто нуждался в помощи. И Павла сие знала, сама видела, как он своими снадобьями поднимал на ноги чуть ли не из мертвых.
Любомир сидел перед огнем, над которым на треноге висела глиняная чаша и в ней то‑то варилось. Пахло чабрецом и еще чем‑то незнакомым, но приятным. Кудесник мешал варево деревянной ложкой. Белая, как у луня, борода закрывала грудь. Сидел он в холщовой рубахе и кафтане из веретья, босой.
Павла низко поклонилась ему и сказала:
— Любомир — батюшка, прими дары от нашего двора, хлеб и мед. — И поставила рядом со старцем плетенную из ивы беркушку. Сама продолжала: — Нужда в тебе, батюшка, идем в палаты, подними нашу матушку княгиню, коя мается болями и в беспамятстве пребывает.
Вещий славянин посмотрел на Павлу голубыми прозрачными глазами и сказал то, чего Павла не ожидала:
— Дочь моя новгородская, забудь о том, что видела меня. Мой Бог не велит ей помогать. Как же мне перечить ему?
— Но, батюшка, она погибает! — воскликнула Павла.
— Телом она не избудет, духом же умерла в тот день, когда закопала невинных древлян.
— Они же убили великого князя! Разве это не причина? — с удивлением проговорила Павла.
— Нет, не они, а воины князя Мала за разбой.
— Но, батюшка Любомир, ты не должен осиротить ее сына Святослава, — умоляла Павла. — Она умрет и телом, ежели ты не спасешь ее.
Любомир слушал Павлу внимательно и сочувствовал ей, потому как она готова положить за княгиню жизнь. Еще он пожалел дитя княжеское, зная, что Русь нуждается в достойном государе. Увидев однажды Святослава, волшебник рассмотрел в лобастом младенце великого мужа. Сказал скупо:
— Токмо ради тебя и ее сына… — Любомир с трудом встал и ушел в дальний угол пещеры. Вернувшись, подал Павле глиняный сосуд. — Возьми. Дай княгине сей взвар одну ложку сегодня и в другие дни по ложке, ежели слабость придет. Да пребывать ей во здравии многие лета. Теперь уходи.
Но Павла не могла без него уйти и подумала: «Унесу ведь, чего в нем». Он же разгадал ее мысли. Ожег Павлу взглядом, взял палочку с птичьими перьями на конце, обмакнул ее в варево, да и брызнул на Павлу и на челядинок Что там попало на них — капли, а будто дубиной ударило в груди. Они пошатнулись, попятились, да и побежали.
— Так‑то я вас! — крикнул вслед Любомир.
Вернувшись в княжеские палаты, Павла подумала, что ей нет нужды встречаться с боярами, от имени которых ушла к Любомиру. Сказать в оправдание ей было нечего. Она прошла в опочивальню только ей и княгине ведомым ходом и застала Ольгу в прежнем беспамятстве. Ложки под руками не оказалось, но, помня наказ Любомира, она влила в серебряную чашу малую толику темно — коричневого взвару, подняла голову Ольги и попыталась влить ей снадобье в рот. Удалось сие не враз. Смочив княгине губы, Павла увидела, как она пошевелила ими, потом приоткрыла рот и облизала. Тут‑то Павла не сплоховала и ловко вылила взвар княгине в рот. Ольга проглотила его, но по-прежнему не проявляла иных признаков жизни. Павла повела рукою по телу княгини. Оно было чуть теплое, а кисти рук и ноги — вовсе холодные. И Павла принялась растирать их, как в новгородской земле растирают отмороженные конечности. Да так увлеклась делом, что не заметила, как в опочивальню вошли теремные боярыни и молча наблюдали за тем, что делала Павла. Она же заметила, что руки и ноги у княгини вдруг стали теплыми. А как посмотрела на лицо Ольги, так и ахнула от радости: оно порозовело. Павла тронула его рукой, ощутила тепло и нежность кожи. И у Павлы навернулись на глазах слезы.
— Спасибо тебе, Любомир, ты спас мою княгинюшку, — прошептала Павла.
Княгиня Ольга в это время открыла глаза и спросила:
— Что со мной, Павла?
— Да ничего, матушка княгиня. Ты утомилась вчера и сомлела.
— Вон как! Теперь скажи им, чтобы все ушли.
— Идите прочь, боярыни, и передайте домашним, что княгиня во здравии.
В лад кивая головами, боярыни покорились и покинули опочивальню. Ольга проводила их взглядом, еще полежала немного молча, потом тихо заговорила:
— Виделась я ноне во сне со своим желанным семеюшкой. Велел он мне идти в Древлянскую землю, а как быть там, не сказал. Говорит, иди к Богомилу, он и поможет. Токмо как слушать Богомила, ежели он скажет, что и траву выжечь нужно на Древлянской земле.
— А князь Игорь что же?
— Сказала я: Богомил мне не советчик и не указ. Он же засмеялся.
— Дурной знак, — заметила Павла. — Зачем же смеяться?
— И мне показалось: к чему?
— Что же теперь?
— Весной пойду на древлян, князя Мала должно наказать. А там как бог Перун подскажет, — Ольга села на ложе, потом встала с него и неожиданно, как в молодые годы, потянулась. И с удивлением спросила:
— Павлуша, что же со мной: ни усталости, ни боли в груди?!
— То и проявилось, матушка, что к жизни вернулась.
— И кровь горит, и дела хочу!
— У тебя теперь много забот. Радуйся.
Ольга увидела глиняный сосуд, взяла его.
— А здесь что, не зелье ли?
— Взвар, матушка. Я была у Любомира, так распорядились бояре и воеводы.
— И ты поила меня сиим взваром — зельем?!
— Осмелилась, матушка. Мы уж и надежду потеряли увидеть тебя на ноженьках.
— Но как ты посмела брать у моего недруга какое‑то зелье?
— Посмела, матушка княгиня. — Павла стояла перед Ольгой не склонив головы, смотрела ей в глаза и была полна достоинства и силы. — Ты великая княгиня, за тобою — держава. Ты мать наследника престола, коему три годика. Как можно было допустить сиротство Руси и сына?!
Княгиня Ольга редко дозволяла кому разговаривать с собой вольно и без почтения. Высокомерие ее шло от веры. Она считала себя выше всех простых смертных. Лишь Павле она позволяла говорить как равной с равной. Эту сродницу Ольга считала особой женщиной, потому что она родила и растит сына — богатыря. Сказали же ей волхвы, что сей отрок, именем Добрыня, засияет особым светом и свет тот не угаснет в памяти людей, пока есть такая держава, как Русь. Только за это Павле можно было прощать многое. К тому же она сказала правду: нельзя осиротить ни сына, ни державу, коя еще молода и не окрепла и может стать добычей враждебных племен и государств. Ольга улыбнулась и миролюбиво сказала:
