От древлян отделился воин средних лет, степенно двинулся к Ольге и Свенельду, остановился в нескольких шагах и сказал:
— Воевода Яровит приветствует вас от имени князя древлянского Мала. Все для тебя, великая княгиня, готово: меды, дружина…
— А что же сам князь, сватов заслал, а невесту не встречает?
— Как узнал, что ты, матушка княгиня, согласна быть его супругой, так и захмелел от радости и от медов крепких. Головой мается. Да как тризну справишь, так и явится.
— Ждать буду. Теперь же, воевода Яровит, веди к могиле великого князя Игоря.
— Тягостно. Однако поведу, — Яровит помог Ольге спешиться, подождал, когда Свенельд покинет седло, и повел их к дальнему мысу рощи.
Княгиня Ольга вначале шла легко, но чем ближе было к могиле, тем шаги ей давались труднее, ноги будто прира стали к земле, каждый шаг давался с усилием. Думала ли она когда, что будет идти к могиле мужа следом за врагом, который, быть может, и убил его? Это испытание оказалось выше сил Ольги. Ее сознание мутилось, в нем смешались все: и горе, и ненависть, и оскорбленное достоинство, и сожаление о том, что князь стал жертвой алчности варяжских воинов.
Близ могилы Ольга не справилась с нервным потрясением, упала на колени, ткнулась лицом в свежую землю могилы и, задыхаясь в рыданиях, по — бабьи запричитала. Да и было отчего. Канули сорок два года супружеской жизни, счастливой и безмятежной, с глубоким почитанием друг друга, с любовью, которая пришла к ней накануне шестнадцатой весны. Эти сорок два года из жизни не выплеснешь, как воду из таза. И что бы ни вменяли древляне в вину Игорю, простить их за то, что они лишили ее супруга, а великую державу любезного государя, радетеля земли русской, она не могла, не хотела, не имела права. Да, она сошлась бы мнением с тем, кто сказал бы, что поступок великого князя заслуживает осуждения. Осуждения! Но не смерти! Поднять руку на великого князя великой державы — вот злодеяние, оправдания коему не найдется. Нет, за это надо наказывать! А разве не заслуживают воины князя сурового наказания за то, что убили пятьсот сонных воинов. И Ольга, рыдая и стеная над могилою князя, мужа, отца их сына, в какой раз поклялась:
— Супруг мой любый, князь — солнышко, ты будешь сполна отмщен. Только месть вероломному врагу остудит мое сердце, месть до той поры, пока жив хотя бы один древлянский воин!
Ни Свенельд, ни Яровит не слышали, что там за слова прорываются сквозь рыдания княгини. Но если бы услыхали то, что уходило в сырую землю и, может быть, достигало праха князя Игоря, то содрогнулись бы. Да, час содрогания и ужаса близился. Ольга наконец поднялась с могилы и, не поднимая глаз, заплаканная, постаревшая, тихо сказала:
— Вы уж меня простите за бабьи причитания и слезы. Вот, освободилась от них и рассталась со своим семеюшкой. Теперь же я вольная птица, и ежели князю Малу люба, пусть приходит в рощу и скажет свое. Пока же воины насыплют курган, а там и тризну справим. — И Ольга отошла в поле на пашню, набрала две горсти земли и принесла ее на могилу. И Свенельд принес. И Яровит бросил две пригоршни. Тут пять тысяч древлянских воинов цепочкой пошли и несли, несли с пашни землю, и груда ее поднималась все выше. Там подоспели воины Ольги и, нагребая землю в полы кафтанов, в шапки, в свитки, скинутые из-под кафтанов, бежали к могиле и поднимали, поднимали курган. И когда последний воин бросил землю на вершину, курган уже поднялся в два человеческих роста. Тогда великая княгиня опустилась на колено и по — воински поклонилась кургану, и все воины ее тоже исполнили сей обряд. Она же подошла к Свенельду и велела ему приготовить на холме в роще кострище. И был дан знак воинам идти в рощу, где на большой поляне были раскинуты длинными рядами холсты, и на них лежали хлеба и мясо, сыр и мед в глиняных плошках. Рядом же стояли бочки с крепкой медовухой.
Воины — древляне, не мешкая, наполняли ковши, потчевали друг друга. Отроки и гридни княгини смешались с древлянами, свое хмельное достали из заплечных сум. Началось угощение древлян. И сами воины Ольги пригубили хмельного. Тризна набирала силу. Десять тысяч воинов гудели, шумели, выплескивали печаль. И хмелели все сильнее одни, и наливались яростью другие.
А Свенельд уже приготовил костер. Гридни натаскали хворосту большую кучу, бересты нарезали, обложили ею хворост по кругу, дабы вспыхнул костер в один миг. И теперь воевода только ждал знака княгини. Но Ольга медлила. Ей казалось, что воины — древляне еще не упились. К тому же воевода Яровит озадачил Ольгу вопросом, и она отметила на его лиЦе настороженность. Он же спросил:
— Ты, матушка великая княгиня, принимала в Киеве наших послов числом двадцать?
— Принимали, воевода Яровит, всем миром, — ответила Ольга.
— Потом был твой гонец, и мы еще послали тринадцать послов. Их ты тоже принимала? Или они не добрались до тебя? — Воевода уже не раз приложился ковшу с медовухой, и маленькие серые глаза его смотрели на княгиню Ольгу без какого‑либо почтения.
— И тринадцать послов принимала на теремном дворе. А что?
— Да об одном хочу спросить, как там мой тестюшка боярин Клим? Он каждый раз в гостях животом мается.
— Не заметила, воевода. Да спрошу тебя: ты сам‑то головой не маешься. О почтении забыл. Я тебе не челядинка.
— Маюсь, потому как забыл спросить от имени князя Мала: что с нашими послами, почему до сей поры не вернулись?
— Вернулись, — ответила Ольга холодно. В ней с каждым мгновением нарастала ненависть к этому хитрому узкоглазому древлянину. Ей что‑то подсказывало: он поднял меч на князя Игоря.
— Где они? Хочу их видеть. Тестюшку обнять.
— Там они, у леса, с моими воинами.
— Отпусти же их, пусть сюда придут, — Голос Яровита прозвенел грубо.
Ольга сие отметила и на отрока — телохранителя значительно посмотрела. Он же наполнил ковш медовухой и подал Яровиту. Ольга сказала:
— Я отпущу их, когда князь Мал в рощу придет.
— А ежели не придет? — Яровит отстранил левой рукой ковш, правую положил на рукоять меча.
— Полно, воевода, не ярись. Быть по — твоему: я их отпущу. Сей же час велю воеводе Свенельду послать воина с наказом. — И Ольга в сопровождении своих отроков направилась на холм.
Свенельд ждал ее с нетерпением. Он видел, что миг настал, что древляне сами могут затеять свару, ежели упустить тот миг. И когда Ольга подошла, он сказал:
— Матушка княгиня, пора!
— Пора, воевода, пора! — ответила она.
И Свенельд, не мешкая, сделал рукой знак гридням, и четверо из них побежали на тыльную сторону холма. Там воины держали зажженные факелы — витени. Гридни лишь крикнули: «Зажигай!» — и воины тотчас сунули витени под хворост, под бересту. И береста загорелась, и хворост охватило огнем, и вот уже все кострище запылало, и все, кто был в роще, увидели вознесшееся к небу пламя.
И прошла малая толика времени, в течение которого над рощей звенел сплошной вороний грай. А под кронами берез, там, где на белых холстах остались нетронутыми караваи хлеба, недопитые чаши с медом, стояла тишина. Она длилась недолго и была зловещей. Потом воины Ольги, словно по команде, склонились над убитыми древляна ми, сняли с их поясов мечи и бегом покинули рощу, будто опасаясь, что тучи воронья, кружившие над рощей, бросятся на них и заклюют.
