И пришло время спросить сотника Лося, как это они там в Белгороде допустили, что его воины стали татями? Свенельд был хитер, он не желал своими руками наказывать преступивших закон. Чужие» руки он задумал превратить в руки катов.
Затянувшееся молчание главного воеводы, да еще тяжелый, подобно осенней хмари, взгляд породили в груди молодого сотника холодок, и по мере того, как Свенельд продолжал молчать, сей холодок разрастался, заполнил всю грудь и прервал дыхание. И мелькнуло у Лося отчаянное: «Леший меня дернул донести сию весть до воеводы. Сказал бы при оказии, что ведать не ведал о проделках татей — варягов». И сорвался:
— Я, батюшка воевода, токмо к тебе пришел за советом! Твоя воля для нас, как от бога!
— Тому и быть, — наконец сказал воевода. — Вы их там переловите, кто бегает в ночи, и внушите по — отцовски. Моим именем пригрозите, а сор‑то из избы не выносите. Помни, нам с дружиной еще на ворогов ходить. Чтоб стрела в спину тебя не пронзила, ладить надо с воями.
— Верно речешь, батюшка воевода, — вздохнул с облегчением сотник. Да и подумал, что в Киеве ему делать нечего, не к чему попадать под ненужные расспросы. Встал он из‑за стола, откланялся: — Так мне пора в обратный путь, батюшка воевода!
— Верно, — согласился Свенельд. — Да в Киеве нонче ничего путного нет. Я тебе и провожатых дам, все веселее.
Свенельд вывел Лося на двор, распорядился, чтобы три гридня проводили сотника до Белгорода. А как ускакали воины с подворья, воевода вернулся в палаты и вновь задумался. Понял он, что мирная жизнь в державе погубит его. Да и всей княжеской дружине нужны походы, боевые схватки, сеча, считал Свенельд. И взмолился:
— Мой бог Перун, окажи милость, подними на крыло молодого князя! Уж он‑то не будет сиднем сидеть возле матушки.
Но пока его все‑таки тревожило более близкое. Знал он, что княгине будет ведомо о злодеяниях молодых варягов. Найдутся верные княгине посадники, тиуны, сами купцы, коих сграбили тати, дойдут до великой княгини, выложат все о бесчинствах воинов. И тогда не миновать ему опалы. И Свенельд решил, пока еще не поздно, отвратить беду или хотя бы отодвинуть на время.
В тот же день он поднял в седло личную сотню отроков и гридней, наказал домоправителю сходить на теремной двор и передать воеводе Асмуду, что он, Свенельд, уехал на порубежные заставы, на коих несли службу русские воины. Но, покидая Киев, Свенельд не думал только подальше удалиться с глаз княгини, нет. Он знал, что ему делать. И даже если малая часть задуманного исполнится, никто в Киеве не упрекнет воеводу в том, что по его допущению молодые воины вольничали на дорогах.
Однако воевода — варяг плохо знал характер русичей. Они всегда верили в доброго вождя племени, в доброго князя, царя. Так было и при княгине Ольге. Народ верил в нее, считал своей заступницей. А заслужила она сие всеми своими делами после подавления бунта древлян. Еще и следы не высохли на шляхе после налета ночных татей на обоз купцов под Белгородом, как княгине Ольге было уже ведомо о разбое. Но она пока не знала, кто такие разбойники, откуда они явились. Бывало же в голодные годы и смерды сбивались в ватаги.
Молодой купец, который сумел умчаться на своем скакуне от татей, прояснил, однако, суть, когда его привели в княжеские хоромы.
— Кто же на вас напал? — спросила княгиня купца. — Может, смерды или беглые из иных земель?
— Нет, матушка княгиня, то не смерды, не беглые и не лесные тати, а воины, — ответил купец с поклоном.
— Почему так считаешь? — спросила Ольга.
— Кони у них одной масти, серые, хвосты и гривы под гребень обрезаны. В Белгороде мне довелось видеть таких у воинов.
Княгиня улыбнулась. Понравился ей молодой, сметливый купец.
— Ишь ты, какой дотошный! Откуда сам‑то?
— Смоленский я. Домой и иду. С хазарами торг вел и ничего. А тут — свои…
— Куда уж как худо, — согласилась княгиня. — Ладно, татей мы изловим, товар и деньги взыщем с них. Теперь иди, гость, и своим передай то, что сказала.
Лишь только купец ушел, княгиня Ольга позвала Павлу и велела ей позвать Асмуда. Он был рядом, в детской, явился тотчас.
— Слушаю, матушка княгиня.
— Не помнишь ли ты, кормилец, в какую дружину угнали табун серых лошадей по весне?
— В Белгороде они, матушка княгиня, — ответил Асмуд, не ведая, к чему княгиня спрашивает.
— Ты бы послал за воеводой Свенельдом. Хочу видеть его.
Воевода Асмуд поклонился и ушел. Он уже знал, что Свенельд покинул Киев, но мог на время остановиться в Вышгороде, где стояла часть его воинов. Что‑то вещало Асмуду: лучше бы Свенельду не являться к княгине. Но Асмуд не мог не исполнить повеление княгини. И умчалась десятка воинов во главе с Дамором следом за сотней Свенельда. Он еще и за крепостную стену Вышгорода не поднялся, как к нему подскакали посланцы княгини и Дамор сказал:
— Батюшка воевода, велено тебе быть в теремах у великой княгини. И не мешкая, ноне же.
От Вышгорода до Киева семь верст. На рысях меньше получаса езды. Но как Свенельду хотелось, чтобы эти семь верст растянулись на тысячи. Знал воевода, что гонцы примчали не по пустяковому поводу. А по той же причине, коя выгнала Свенельда из Киева. Он не стал искушать судьбу, не захомутал десятку Дамора, как хотел сделать в миг их появления, не дерзнул тотчас покинуть Вышгород и умчать на юг, в степные просторы, туда, где пасут свои табуны печенеги. Он поднялся в седло, склонил голову и медленно тронулся в обратный путь, уповая на то, что повинную голову меч не сечет.
Княгиня Ольга и впрямь не была намерена «отсечь» Свенельду голову. Лишь только он явился в княжеские палаты, она встретила его в приемном покое и сказала так, что у него не нашлось возражений.
— Иди, воевода, в Белгород, найди тех, кто на серых конях ходил в разбой, и накажи той же мерой, коей они обидели купцов. Да все верни им, что ограбили. Как исполнишь сие, выгони татей за рубеж державы. И бойся не исполнить повеление, воевода. Вот и весь мой сказ, — И Ольга властно показала на дверь: — Иди же!
Никогда в жизни воевода не испытывал такого унижения, какое проявила к нему великая княгиня, указав на дверь. Ни от кого бы он не стерпел подобного. Но еще довлел над ним позор Искоростеня. Он, лучший воевода державы, споткнулся о трухлявый пень и почти полгода не мог выкорчевать, сжечь его. А в добавление к этому упустил из своих рук мятежного князя и был им ранен.
Стыд ожег лицо Свенельда, но он вел себя покорно, учтиво откланялся и покинул княжеские палаты. А вскоре все с той же сотней отроков и гридней умчал в Белгород, латать свою продырявленную честь.
Глава четырнадцатая
ТАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ
Зима в этом году пришла на Русь ранняя и суровая. Еще ноябрь шел, а от морозов малые птицы в полете замерзали. Декабрь вовсе был лют. Да миновал Спиридон, с коего солнце на лето пошло, полегче дышать стало. А тут Коляды приблизились, по Киеву все загудело, зашумело от веселого зимнего праздника. На улицах толпы ряженых, резвые кони несут десятки саней, в коих девки и парни песни колядские поют, мужики, да и бабы на площади у княжеских теремов хмельной медовухой себя тешат, кою раздают — продают досужие торговые люди. Коляды что у язычников, то и у христиан — праздник удали молодецкой. На площади у храма Святого Илии столбов понаставили. Тут и «гигантские шаги», и качели с сафьяновыми сапожками на вершине. Достанешь — твои. На этой площади нынче язычники и христиане в одном хороводе забавляются, плясками тешатся. Чего уж там, праздник Коляды и языческий, и христианский, для всех одну радость приносит.
