– Нам с тобой тоже следовало бы уехать из Москвы, – втихомолку выговаривала Агафья Всеволоду. – Многие купцы и бояре уже убрались отсель, и твой брат Аким в том числе. Похоже, имовитые мужи не очень-то надеются, что Кромник выдержит осаду Тохтамыша.
Агафью томили недобрые предчувствия, кои она не скрывала от Всеволода. Чувствительному сердцу Агафьи было от чего растревожиться. Конец августа выдался жаркий. К тому же над Кромником днем и ночью висела удушливо-горьковатая дымка, принесенная ветром с пепелищ, оставшихся от ремесленно-торговых околотков. В тереме было душно, поэтому окна на ночь распахивали настежь, но легче от этого не становилось, поскольку вместе с ночной прохладой в помещения проникал тяжелый запах гари.
По ночам в Кромнике тоскливо выли собаки. Это лишало Агафью сна. Ей казалось, что псы чуют приближение страшной гибели. Всеволод всячески успокаивал Агафью, но все было напрасно: предчувствие ужасного бедствия не оставляло ее.
Терем, куда временно вселились Всеволод и Агафья, стоял в самом конце Успенской улицы, идущей под уклон мимо Чудова монастыря прямиком к Фроловским воротам. По этой улице, стесненной по сторонам частоколами и высокими боярскими хоромами, постоянно проезжали всадники в богатых кафтанах, сопровождавшие крытые возки, из которых выглядывали нарядные женщины в парчовых шапочках и белых покрывалах. Это боярские семьи и их слуги продолжали покидать Москву. Отъезжавшие бояре говорили князю Остею, мол, сопроводив жен и детей в безопасное место, они непременно вернутся назад, чтобы защищать Кромник от татар. Однако никто из уехавших вельмож обратно так и не вернулся.
Московские простолюдины поначалу взирали на это повальное бегство знати с насмешками и язвительными прибаутками. «Пастух сбежал, так и все бараны за ним побежали! – выкрикивали остряки из народа. – Иначе и быть не могло!» «Пастухом» местная беднота называла Дмитрия Донского, который не очень-то церемонился со своими приближенными.
Когда прошел слух о том, что орда Тохтамыша подошла к реке Пахре, опустошив все тамошние деревни, черный люд, собравшись на вече, постановил: запереть все ворота Кромника и никого не выпускать из города. Народ потребовал оружие у Остея. Был спешно собран пеший полк из посадских ремесленников, монахов и боярской челяди. Желающих сражаться с татарами набралось более пяти тысяч человек в возрасте от шестнадцати до пятидесяти лет. Ратники были разбиты на сотни и десятки, получив из хранилищ великого князя копья, щиты, шлемы, мечи и топоры.
На крепостных башнях и у всех ворот были выставлены караулы. Под наблюдением дружинников Остея Валимунтовича оказались лишь Свибловы и Беклемишевские ворота. Первые выходили на берег Москвы-реки, вторые вели к реке Неглинной. Все прочие выезды из Кромника охраняли ратники из простонародья, сами выбравшие себе воевод. Эти воеводы неохотно подчинялись князю Остею из-за его литовской родословной. Кузнец Копыл, избранный воеводой, и вовсе предложил низложить Остея, поставив во главе воинства кого-нибудь из русских бояр.
Народное вече поддержало Копыла, но загвоздка вышла в том, что никто из московских бояр, кои еще оставались в Кромнике, не отважился сместить Остея, которому сам Дмитрий Донской доверил верховное главенство над московской ратью.
Поскольку многие боярские дворы в Кромнике опустели, поэтому там хозяйничали посадские, расхищая припасы и без меры угощаясь хмельным медом. В пьяном угаре вооруженная толпа устроила погромы в теремах наиболее ненавистных вельмож и ростовщиков, опутавших долгами многих жителей посадов. Под горячую руку московской голытьбы угодили несколько имовитых бояр, в числе которых оказался Юрий Грунок, родной дядя Дмитрия Ивановича.
Пострадавшие бояре гурьбой подвалили к Остею Валимунтовичу, требуя от него наказать дерзких смутьянов.
– Мы с супругой из храма выходили после обедни, когда какой-то вонючий мужичина грубо толкнул меня плечом, – возмущался Юрий Грунок, брезгливо кривя рот, обрамленный темными усами и бородой. – Я осадил этого мерзавца, мол, гляди, куда прешь, скотина! А этот негодяй накинулся на меня с кулаками. Из толпы еще два молодчика выскочили ему на подмогу. Меня и жену мою эти скоты сбили с ног, одежду на нас порвали, отняли у нас шапки и сапоги. В пыли нас вываляли с головы до ног. Это же неслыханное злодейство!
– Чернь обнаглела дальше некуда! – вставил боярин Иванко Черняк с черными, как смоль, волосами и бородой. – С меня какие-то хмельные голодранцы среди бела дня сорвали соболью шапку и объяровый опашень. Слуг моих дрекольем побили и тоже ограбили.
– По улице пройти страшно, повсюду шастает пьяное мужичье с дубинами и топорами, – жаловался боярин Абросим Собака. – Дорогу никто не уступает, поклонов никто не отвешивает. Всякий лапотник может бросить в лицо знатному человеку слово дерзкое, а то и зуботычиной наградить. Мне вот какой-то мужик зуб выбил ни за что, просто я ему на пути попался. Терпеть такое просто невозможно! Коль ты, княже, не в силах оградить нас от посягательств черни, значит, позволь нам уехать из Москвы.
– Мы не столько за себя боимся, сколько за жен и детей своих, – поддержал Абросима Юрий Грунок. – Выпусти нас из города, князь.
– Я бы рад это сделать, бояре, но вече постановило никого не выпускать из Кромника, – сказал Остей, не смея взглянуть в глаза своим собеседникам.
– «Вече постановило»… – скривился Иван Черняк. – У кого здесь верховная власть, княже, у тебя или у голытьбы? Неужто ты будешь ходить на поводу у этого пьяного сброда?
– Вот зарежут нас завтра лапотники, а жен наших донага разденут, – кипятился Юрий Грунок. – За эти злодейства черни не кому-то, а тебе придется отвечать перед Дмитрием Ивановичем. Имей это в виду, княже.
Сказанное Юрием Грунком сильно обеспокоило Остея Валимунтовича. Он понимал, что власть ускользает из его рук и Кромник, забитый беженцами, все больше погружается в хаос. Коль дойдет до поножовщины и прольется кровь боярская, то гнев Дмитрия Донского неминуемо падет на его голову.
После недолгих колебаний Остей пообещал выпустить из города Юрия Грунка и его приятелей вместе с семьями.
– Даю вам час на сборы, бояре, – сказал Остей. – Как ударит колокол на звоннице Чудова монастыря, подходите со своими домочадцами к Фроловским воротам.
В назначенное время Остей пришел к воротной Фроловской башне, взяв с собой десяток дружинников, среди которых находился и Всеволод. Остей приказал стражникам распахнуть дубовые створы ворот.
В карауле возле Фроловской башни стояли семеро мужиков, вооруженных копьями, топорами и кинжалами. Ни один из них не сдвинулся с места, чтобы выполнить приказ Остея.
– Мы подчиняемся воеводе Копылу, а он настрого запретил ворота отворять, – гнусавым голосом произнес старший из караульных, плечистый детина, с бородой до самых глаз. Он единственный из стражей был в кольчуге и шлеме. Шестеро его товарищей были в льняных домотканых рубахах и портах. – Уж не обессудь, княже.
– Я тут главный воевода, а не Копыл! – рассердился Остей. – Как смеешь ты не выполнять мои повеления, наглец! В поруб захотел? – Остей схватил бородача за ворот рубахи. – Я знаю тебя. Ты же кожевник с Черторыя. Маркелом тебя кличут, так?
