— Только посмотрите на него! — кричит Анна. — Он считает, что он Избранный и что мы должны склонить головы пред его величием. В глазах обычных людей, равно как и в глазах префекта, это достаточное доказательство того, в чем его обвиняют, — в том, что он провозглашает себя царем!
В зале нарастает шум. Каиафа поднимает руку, призывая всех к тишине.
— О каком мече говорил ты, бен Пантера? — спрашивает он. — Об армии зелотов?
Этот вопрос куда более важен, чем, возможно, может догадаться сам Иешуа. Завтра его будет допрашивать римский наместник, чье право казнить человека именуется «ius gladii» — право меча. Если возникнет впечатление, будто Иешуа провозглашает, что обладает таким же правом, то это может быть расценено как вызов, брошенный римской власти.
Иешуа вдыхает и делает долгий выдох.
— Я не говорил ничего тайного. Я открыто проповедовал всем, при свете дня и в Храме. Зачем спрашиваешь о моем учении? Спроси тех, кто слышал меня. Они знают, что я говорил.
— Хочу, чтобы ты объяснил свое учение, — настаивает Каиафа.
— Я учу, что человек должен отвечать добром людям, причиняющим ему зло, молиться за тех, кто плохо обращается сними подвергает его гонениям, — тихо говорит Иешуа, словно объясняя всем, в чем они ошибаются. — Я учу, что…
— Достаточно, — перебивает его Анна. — Он у ходит от ответа.
Встает Гамлиэль. Дождавшись кивка Каиафы, он вступает в разговор.
— Возможно, в этом случае и следует уходить от ответа, — говорит он.
Я резко поворачиваюсь, в изумлении глядя на Гамлиэля.
— Что ты имеешь в виду? — угрюмо спрашивает Анна. — Мы здесь, чтобы решить судьбу…
— Вне зависимости от природы учения этого человека, если оно от человека, то оно обратится во прах, но если оно от Бога, то ни мы, ни римляне не сможем уничтожить его. Неисповедимы пути Господни, следовательно, учение Иехошуа бен Пантеры действительно может исходить от единого Бога живого.
[76]
Здесь же мы обсуждаем, как совершенно уместно подчеркнул наш первосвященник, вопрос о том, как помочь ему избежать казни. Но, судя по всему, мы уже забыли об этом.
Я встаю, ожидая, когда Каиафа подтвердит, что заметил меня. Он кивает.
— Согласен, — говорю я. — Если цель нашего нынешнего собрания в том, чтобы помочь этому человеку защитить себя, давайте займемся этим.
Каиафа смотрит на Иешуа.
— Бен Пантера, есть ли у тебя отвод или встречный вопрос свидетелю Делосу-сидонийцу?
Иешуа натягивает белый гиматий еще ниже, закрывая лицо.
Делоса уводят силой. Он извиняющимся взглядом глядит на Иешуа.
— Первосвященник, считаю, что теперь мы должны тщательно рассмотреть все сказанное свидетелями, — говорит Гамлиэль.
— Продолжай.
— Их показания ясны. Один утверждает, что видел, как бен Пантера говорил с зелотами, другой говорит, что не видел. Один говорит, что бен Пантера призывал к насилию, другой — что нет. Показания свидетелей расходятся.
[77]
Если таковые показания являются источником обвинения в государственной измене, то мы должны с чистым сердцем рекомендовать префекту отпустить бен Пантеру за отсутствием доказательств вины.
Анна снова встает.
— Прежде чем мы выскажем такое мнение, бен Пантера должен отказаться от своих слов о том, что он — мессия.
Иешуа хмуро смотрит на него.
— Возражаю, первосвященник! — кричу я, вскакивая. — Иехошуа бен Пантера никогда не называл себя машиахом, и ни один из свидетелей не сказал, что он когда-либо говорил такое.
Анна едва заметно улыбается.
— Возможно, но его последователи кричат об этом на каждом углу. Один из них, известный как Кифа, рассказывает это везде, где бы он ни исцелял больных. Давайте не будем обманывать себя. Вне зависимости от того, что сказали свидетели, если мы не представим документ, подтверждающий, что бен Пантера всерьез, официально отказывается от претензий на звание Избранного, он будет обвинен в преступлении, заслуживающем казни в соответствии с римскими законами.
Каиафа оглядывает зал, ожидая, не выскажется ли кто-то еще.
— Иехошуа бен Пантера, ты ли машиах? — спрашивает он. — Ты ли Избранный?
— Спроси я тебя об этом, ты бы тоже не ответил, — шепчет в ответ Иешуа, печально улыбаясь. — Что бы я ни сказал, вы мне не поверите и не отпустите меня. Отныне сей сын Адама воссядет одесную Господа, — добавляет он и беспомощно разводит руками.
— Он отказывается отрицать это! Даже не пытается! — кричит Анна, размахивая своими худыми старческими руками.
— Называя себя «сыном Адама», он недвусмысленно отрекается от любых заявлений о том, что он Избранный! — провозглашает Гамлиэль. — В священных книгах слова «сын Адама», «сын человеческий» есть обычное обращение Бога к простым человеческим существам.
[78]
Ошеломленный Анна начинает заикаться.
— Он з-заявляет, что воссядет о-одесную Господа! Что еще он может…
— Думаю, он просто цитирует псалом сто девятый, стих первый. Он говорит, что не будет вести войну, но будет ждать, сидя одесную Господа, пока Бог не повергнет врагов его к стопам его.
Я поднимаю руку.
— Да? — говорит Каиафа.
— Будьте милостивы! — громко говорю я. — Сколь бы ошибочным ни казалось учение этого человека, он не нарушал никаких законов, а его стойкое и непоколебимое упование на Господа показывает его благочестие и набожность. Ведь мы все это видим. Он не совершал преступлений, в особенности государственной измены по отношению к Риму! Поскольку утром мы будем вынуждены отдать его в руки Пилата, кто-нибудь из нас должен отправиться вместе с ним, чтобы передать заключение Совета семидесяти одного.
Тон разговоров в зале меняется. Многие согласны со мной. Те немногие, что не согласны, злобно смотрят на меня.
