Мускулы у меня на животе сжимаются.
— Иешуа бен Пантеру очень любят почти все, о чем свидетельствует восторженный прием, оказанный ему пару дней назад, когда он въехал в город на «уродливом маленьком осле», как ты сказал. И как ты знаешь, здесь почти все ненавидят Рим. Так что вполне очевидно: тебе не стоит провоцировать бунт.
— А тебе должно быть очевидно, что я не могу игнорировать факт государственной измены.
Я откидываю голову, выставляя вперед подбородок.
— Префект, собрание Совета семидесяти одного продолжалось почти всю ночь. Мы допросили Иешуа бен Пантеру и свидетелей. Мы не нашли доказательств государственной измены. Показания свидетелей практически ни в чем не совпадают. Если у тебя есть другие доказательства, мы были бы очень признательны, если бы ты позволил нам с ними ознакомиться.
— У меня есть два свидетеля, которые, будучи допрошены каждый по отдельности, подтвердили совершение им деяний, составляющих факт государственной измены по отношению к Риму, — без обиняков отвечает Пилат.
— Это уважаемые люди?
— Презренные люди. Зелоты. На этой неделе они уже убили троих моих солдат во время беспорядков, случившихся у ворот Храма. Безусловно, я приговорил их к смерти, но после долгого бичевания они рассказали многое, в том числе назвали бен Пантеру в числе людей, их поддерживающих. Я подозреваю, что он намеренно спровоцировал беспорядки, чтобы дать зелотам возможность напасть на моих людей.
Такое обвинение заставляет меня просто остолбенеть.
— Как зовут этих зелотов?
— Дисмас и Гестас. Оба родом из Галила… как и твой друг, насколько мне известно.
Я выслушиваю это, даже не моргнув.
— Быть родом из одной и той же местности вряд ли является преступлением, Луций. Говорили ли эти зелоты, что Иешуа бен Пантера входит в их организацию или что он согласился помогать им…
— Если я не ошибаюсь, одного из его последователей зовут Шимон Зелот? Именно так мне сообщили мои осведомители. Может, тут какая-то неточность?
Он ждет моего ответа, заранее зная его.
— Ты не ошибаешься, префект, но…
— А как насчет другого, именуемого Иуда Сикарий? Не потому ли у него такое прозвище, что он является членом тайного общества сикариев, людей кинжала?
Мое сердце колотится как бешеное, но я поднимаю брови, изображая крайнее удивление.
— Да ты, Луций, просто ученый. Но к чему ты клонишь?
— К тому, что бен Пантера открыто принимает в ряды своих последователей врагов Рима, — ухмыляясь, отвечает он.
— Это не имеет особого значения. Он также принимает прокаженных, сборщиков податей и женщин. Не имеет значения, кто они и во что они верят, если…
— Иосиф, известно ли тебе, что в долине Кидрон, всего в паре шагов от того места, где живет со своими жалкими учениками твой друг бен Пантера, находится большой тайный лагерь зелотов? Они, можно сказать, живут вместе.
Кровь отливает от моего лица, меня знобит. Конечно же, я знаю это. Синедрион должен знать такие вещи.
— Да, я слышал об этом. И что же?
— Меня это просто заинтересовало. Но я уверен, что, несмотря на все их крики о свержении власти Рима, зелоты прибыли сюда только для того, чтобы поучаствовать в празднестве. Иначе бы ты, мой друг, предупредил меня.
Отпивая вина из чаши, он смотрит на меня поверх ее края.
Стоящие в зале солдаты начинают перешептываться, недобро глядя на меня. Некоторые опускают руки на рукояти торчащих за поясом кинжалов.
— Разве тебе сообщили, что они планируют нанести удар? — спрашиваю я.
Рывком вытянув руку в сторону, чтобы отдать свиток помощнику, Пилат резко выдыхает.
— Ты спрашивал, какими я располагаю свидетельствами об измене бен Пантеры. Зелоты рассказали, когда их хлестали плетьми, что бен Пантера собирался победить Рим при помощи некоей очень ценной Жемчужины и говорил, что для обретения ее следует отказаться даже от своих семей. Он сказал зелотам, что примет их помощь.
Пилат небрежно взмахнул рукой, держащей чашу с вином.
— Я называю это государственной изменой. А как назовешь это ты?
Я начинаю понимать положение вещей, и тревога сжимает мое сердце. Пилат — опытный политик. Безусловно, он планирует рано или поздно окончательно избавиться от зелотов и сделать это наилучшим способом.
— Я называю это ложью.
Улыбка исчезает с лица Пилата.
— Ты восхищаешься им. Я знаю это, но попробуй посмотреть на ситуацию моими глазами. Если против человека выдвинуто такое обвинение, у меня есть три пути. Я могу счесть его виновным и приговорить к смерти. Я могу счесть его невиновным и оправдать его. Я могу счесть доказательства недостаточными и потребовать дальнейшего расследования. Безусловно, если обвиняемый признает свою вину, все решится само собой. Так что давай займемся допросом и посмотрим, к чему это приведет. Декурион, отведи Иешуа бен Пантеру в секретариум.
— Да, префект.
Пилат поворачивается ко мне спиной и широким шагом идет в сторону небольшой комнаты, проход в которую закрыт занавесью. Там проводятся слушания и судебные разбирательства. Я вижу, как он садится на селлу, трон правосудия. Белая тога изящными складками ниспадает на его сандалии, делая его похожим на статую. Иешуа заводят в секретариум, и судебные служители задергивают занавесь, оставаясь снаружи. Декурион также отходит в сторону. Но к моему удивлению, из-за занавеси появляется рука Пилата. Он раздвигает занавесь, оставляя ее открытой. Чтобы я мог слышать его. Или, возможно, чтобы он мог видеть меня.
Это меня несколько озадачивает. Я знаю законы. С момента начала слушаний всякому находящемуся за пределами секретариума не дозволяется говорить. Именно поэтому он и называется секретариумом, поскольку судебные действия должны оставаться в секрете. Безусловно, он не собирается продолжать беседовать со мной. Римские законы просты: vanae voces populi поп sunt audiendae — не следует слушать праздные слова толпы.
— Подойди, — приказывает он Иешуа.
Иешуа подходит к Пилату, становится на колени.
Пилат удивленно поднимает брови. Похоже, он подозревает его в умышленном раболепии с целью добиться снисхождения. Я же знаю, что это не так, я не раз видел, как Иешуа преклонял колени перед своими собственными учениками, так же как перед больными и убогими.
— Они называют тебя равви, не так ли?
[86]
— спрашивает Пилат.
