— Шшшшш! Пора спать. Завтра будет долгий день, и…
— Два Дыма! Ты опять не хочешь ответить мне! Хочешь меня заставить о другом подумать!
Наступило продолжительное молчание. Наконец бердаче негромко произнес:
— Однажды, давным-давно, я совершил ошибку и дал обет. Я обещал кое-что, поклявшись на Волчьей Котомке.
— А что такое ты сделал? Я уверен, ничего плохого. Ты хороший. А что это была за клятва?
— Ну уж об этом лучше не говорить. Об обетах и Силе лучше не болтать по-пустому. Может быть, когда-нибудь, если ты будешь себя хорошо вести, я тебе и расскажу. А пока что я не могу никуда от тебя уйти. Конечно, Маленький Танцор, я бы очень хотел жить среди анит-а. Они понимают и ценят Силу бердаче. Они не осуждают меня за то, что я скорее полюблю мужчину, чем женщину. Для анит-а бердаче — это доброе существо, приносящее удачу.
— А почему бывают бердаче?
Два Дыма пожал плечами:
— Не знаю. Может быть, семя мужчины как-то иначе входит в женское лоно. Может, Сила прикасается к душе и Благословляет ее, когда она приходит поселиться в новорожденном младенце. Ты ведь знаешь, что мужчины и женщины думают по-разному. А бердаче где-то посередине между ними… они другие — не мужчины и не женщины. Просто бердаче. Они стоят меж двух миров, но не принадлежат ни одному из них. А вот в Низком Племени Бизона меня и человеком то не считают. Для людей Племени я просто какое-то страшное чудище.
— Может, нам всем стоит сбежать к анит-а?
— Твоему отцу это не придется по вкусу. Да и мать твоя не захочет. Они ведь воевали с анит-а. Анит-а убили твоего деда и бабку. Неужели ты думаешь, что Голодный Бык или Ветка Шалфея захотят отправиться жить с теми, кто это сделал? Ты ведь знаешь, как они ворчат из-за того, что я обучаю тебя языку анит-а. Среди людей Красной Руки им будет еще хуже, чем мне здесь. Неужели ты этого хочешь?
— А зачем тогда ты учишь меня языку анит-а? И рассказываешь мне про Первого Человека, который вывел все племена из-под земли? Ты думаешь, что когда-нибудь я стану анит-а?
Опять наступило долгое молчание. Наконец Два Дыма прошептал:
— Может быть, так я не даю погибнуть моей душе. А может, просто расплачиваюсь за мои ошибки. А теперь спи.
В голове у Маленького Танцора роились неразрешенные вопросы. Как насчет того, чтобы убежать к анит-а? А что будет с его матерью? Как поступит Тяжкий Бобр? Что случится, если Зрящий Видения Проклянет мать? Неужели от этого она действительно может умереть?
Он принялся размышлять, зная, что Два Дыма не захочет об этом говорить. Смутный страх все сильнее сжимал его душу. Наверное, Тяжкий Бобр все-таки не убьет мать. Зачем ему это? Все любили Ветку Шалфея. А Маленький Танцор любил ее сильнее, чем кого бы то ни было. Беспокойные мысли вихрем закружились в его голове. Страх не отпускал его, сводил живот, проникал дрожью в мускулы. Мальчик тревожно прищурился, глядя в темноту.
Он никогда не сможет забыть ту ночь, когда у Танцующей Оленихи родился ребенок. Он никогда не забудет выражение отвращения на лице Тяжкого Бобра, его едва скрываемую ненависть к матери… Не раньше, чем день и ночь перестанут сменять друг друга на небе, сможет он простить шаману оскорбление, нанесенное Волчьей Котомке, и обиду, от которой Два Дыма лишился покоя.
А если Зрящий Видения и в самом деле Проклянет Ветку Шалфея…
— Два Дыма!
— Что?
— Если Тяжкий Бобр Проклянет маму, я убью его!
— Шшшш! Мальчики не убивают Мужчин Духа. Они уважают старших. Тебе ведь на самом деле не хочется безобразничать. Тебе хочется вести себя хорошо.
— Ну да.
«Но я все равно убью его, Два Дыма. Я никогда не забуду, как он с тобой обошелся — и с Волчьей Котомкой. Лучше ему не Проклинать маму!»
Какая усталость! Ветка Шалфея уставилась на длинные полосы мяса, которые она переворачивала примерно каждый час. Почти все уже высохло, съежившись под горячими лучами солнца, корчась в сухом воздухе, высасывавшем влагу. Мясо десяти антилоп превратилось в охапку сухих полос, которые одна женщина в силах унести в большой суме. С другой стороны кустов работали Терпкая Вишня, Луговая Тетерка и Шутки-Шутит. Другие выжидали в стороне; постепенно поддаваясь обессиливающему чувству голода, они освобождались от страха, который внушал им Тяжкий Бобр…
Нервное напряжение не дало ей уснуть, несмотря на крайнюю усталость. Что она наделала? Но разве могла она оскорбить антилопу — просто отвернуться от добычи и уйти? Голод мучил Племя. Как мог Тяжкий Бобр с такой жестокостью Проклясть мясо? Разве у Племени и без того не было довольно горя?
«А где он сейчас? Худшее еще впереди». Она открыто восстала против его власти. Посмеялась над его могуществом.
Прищурившись от слепящих лучей утреннего солнца, она подняла голову и принялась высматривать на голубом небосводе малейшие признаки приближения дождя. Но маленькие пушистые облачка над ее головой проплывали на восток, не желая сбиваться в тучу, из которой мог бы пролиться живительный ливень.
— Мама!
Повернувшись на зов, она увидела, что ее сын, пошатываясь от напряжения, тащит бурдюк. Высунув от усердия язык, он подошел к ней:
— Смотри, я принес воды. Почти ни капли не пролил!
— Ты уже почти совсем взрослым мужчиной стал. Если так и дальше пойдет, через пару лет нам придется дать тебе взрослое имя. А готов ли ты к этому? Готов доказать, что достоин имени взрослого мужчины?
Глаза мальчика радостно блеснули.
— Правда? Ты не шутишь? Я готов! Хорошо называться Маленьким Танцором, но я уже достаточно вырос, чтобы заслужить взрослое имя.
Она взъерошила ему волосы и сняла полный бурдюк с его спины. Подняв бурдюк к губам, она длинными глотками принялась пить тепловатую жидкость. Хорошо хоть грязь немного осела. Хотя, когда мучает жажда, капризничать не приходится. Старики до сих пор рассказывают о временах, когда вода в реках текла прозрачная, будто воздух, так что дно можно было разглядеть. А теперь мелкие частицы породы, вымытые со склонов гор, даже осенью делали воду мутной и непрозрачной, как молоко.
С чувством благодарности она вытерла губы:
— Сделаешь доброе дело? Отнеси бурдюк Терпкой Вишне, а потом обнеси всех остальных, если еще что останется.
Мальчик улыбнулся:
— Хорошо. А может, и мне можно еще попить? Мне так долго идти пришлось!
— Оставь и другим тоже, — предупредила мать, переворачивая полоски мяса. Она сжимала их в кулаке, чтобы определить, какие еще не до конца высохли. Но по большей части мясо уже стало твердым как камень — что лишний раз свидетельствовало о крайней сухости воздуха.
— Мама!
Она обернулась и посмотрела на сына:
