Римляне, вошедшие вслед за Юлием, ошеломленно застыли на месте. Только Кабера и Гадитик двинулись в глубь трюма, проверяя и оценивая содержимое каждой полки. Неожиданно Гадитик остановился и, закряхтев, подтащил к краю стеллажа какой-то ящик. На дереве был выжжен орел. С энтузиазмом ребенка центурион взломал крышку рукоятью меча.
Запустив в ящик руку, Гадитик извлек горсть новеньких блестящих серебряных монет. На них были отчеканены профили знаменитых римлян — в том числе и голова Корнелия Суллы.
— Мы вернем все и восстановим свои добрые имена, — удовлетворенно произнес центурион, глядя на Цезаря.
Юлий, улыбнувшись, в очередной раз подумал о честности старого солдата.
— А с этим кораблем, который заменит «Ястреба», нас встретят как любимых сыновей. Он ходит гораздо быстрей, чем галеры, — сказал в ответ молодой тессерарий.
Он видел, что Кабера прячет в складках своего платья одну драгоценную безделушку за другой, запихивает их за пазуху туники, схваченной на поясе ремнем, но только покачивал головой и посмеивался.
Гадитик разжал пальцы, серебро потекло обратно в ящик, и центурион захохотал.
— Мы можем отправляться домой, — громко сказал он. — Наконец-то мы можем отправляться домой…
Юлий не разрешил капитану Дуру забрать, как было обещано, две триремы в качестве возмещения потерь от пропавшего груза. Он понимал, что глупо отдавать корабли, пока весь отряд не доберется до безопасного римского порта.
Когда возмущенный капитан покинул бывшую каюту Цельса, убранную и вымытую легионерами, к Юлию зашел Гадитик. Молодой офицер, возбужденный перепалкой с Дуром, мерил шагами помещение.
Центурион сделал глоток из кубка, смакуя вино, припасенное Цельсом.
— Мы можем высадиться в легионном порту в Фессалониках, Юлий, и передать корабль и серебро легиона, затем с чистой совестью плыть вдоль берега или даже пойти на запад, в Диррахий, и сесть на корабль, плывущий в Рим. Оттуда до дома рукой подать. Дур готов поклясться, что мы заключили договор о найме его судна, поэтому обвинения в пиратстве нам не страшны.
— Остается солдат, которого Цирон убил в доках, — медленно произнес погруженный в раздумья Юлий.
Гадитик пожал плечами.
— Солдаты гибнут, и это вполне естественно. Он же не зарезал его. Парню просто не повезло. Теперь они вряд ли смогут что-то доказать. Мы вольны вернуться.
— Чем ты займешься? Полагаю, теперь у тебя достаточно средств, чтобы уйти в отставку.
— Возможно. Я подумываю о том, чтобы заплатить из своей доли сенату за гребцов, погибших с «Ястребом». Тогда меня даже могут оставить на службе в качестве капитана. В конце концов мы захватили два пиратских судна, сенаторы наверняка это учтут.
Юлий подошел к старшему товарищу и взял его за руку.
— Ты ведь знаешь, что я перед тобой в гораздо большем долгу.
Гадитик сжал ладонь Юлия.
— Ты мне ничего не должен, парень. Когда мы сидели в той вонючей камере… когда умирали наши друзья, мне казалось, что вместе с ними уходит и моя воля к жизни.
— И все же ты был капитаном, друг. Ты мог настоять на своем главенстве.
Центурион немного грустно улыбнулся.
— Часто бывает так, что тот, кто выпячивает свой авторитет, в конце концов его теряет.
— Знаешь, ты хороший человек и отличный капитан.
Цезарь жалел, что не сумел подобрать для друга лучших слов. Он понимал, что Гадитику нелегко было проглотить собственную гордость, но без этого они никогда не смогли бы вернуть свою честь и деньги.
— Что ж, так и сделаем, — заключил он. — Если ты этого хочешь, направимся в Грецию.
Гадитик улыбнулся.
— А как ты поступишь со своей долей сокровищ? — осторожно поинтересовался он.
Когда Юлий заявил, что забирает себе половину добычи, недовольство проявил только Светоний. Все остальные сочли, что это будет справедливо. За вычетом римского серебра и выкупов за офицеров с «Ястреба» каждому досталась такая сумма, о какой никто не смел и мечтать.
С того момента, как Светоний получил причитающуюся ему часть сокровищ, он и словом не перемолвился с Юлием, но на всех трех кораблях он был единственным человеком с хмурым лицом. Все легионеры смотрели на Цезаря с немым обожанием.
— Я еще не решил, что стану делать, — ответил Юлий, помрачнев. — Ты забыл, что мне нельзя возвращаться в Рим?
— Сулла?.. — спросил Гадитик, вспоминая горящую Остию и юношу с испачканным сажей лицом, вступившего на палубу его галеры незадолго до отплытия.
Юлий мрачно кивнул.
— Я не могу вернуться домой, пока он жив.
— Ты слишком молод, чтобы плакать по этому поводу. Некоторых врагов можно победить, других тебе придется пережить. Так безопасней.
Юлий вспоминал об этом разговоре, пока корабли скользили по фарватеру в гавань Фессалоники, защищенную от штормов Эгейского моря.
Три судна шли при попутном порывистом ветре, хлопали паруса, скрипели снасти, и каждая свободная пара рук была занята уборкой, помывкой и наведением безукоризненного порядка на триремах. Цезарь приказал поднять на мачтах штандарты Республики, и, когда они вошли в залив и направились к причалам, сердца римлян переполнялись гордостью и счастьем.
Юлий украдкой вздохнул. В Риме заключалась вся его жизнь, все, что он знал и любил. Тубрук, Корнелия, Марк… Когда же он с ними встретится? Мать. Впервые ему нестерпимо захотелось увидеть ее — просто чтобы сказать, что он теперь понимает ее болезнь и очень сожалеет о том, как плохо к ней относился. Память о жизни в изгнании была невыносима. Цезарь вздрогнул от переживаний и холодившего кожу резкого ветра.
Подошел Гадитик и встал рядом с ним возле борта.
— Что-то не так, парень. Где торговые корабли? Где галеры? Это же крупный порт.
Прищурившись, Юлий всмотрелся в надвигающийся берег. В воздух поднимаются столбы дыма, их слишком много для костров, на которых готовят пищу… Триремы приближались к причалам, и он увидел, что стоявшие в порту немногочисленные суда сильно накренились и обгорели. Один корабль вообще походил на разломанную раковину. На поверхности воды плавали грязная пена, хлопья пепла и расщепленные доски.
Легионеры столпились у борта и в мрачном молчании взирали на картину бедствия и запустения. Они видели трупы, разбросанные на берегу и гниющие на неласковом зимнем солнце. Около тел грызлись одичавшие собаки; они впивались в распухшие трупы, рвали их зубами, и мертвецы дергались, точно жуткие искореженные марионетки.
Три корабля бросили якоря, солдаты высадились на берег, не нарушая страшной тишины и держа ладони на рукоятях мечей, хотя никто не отдавал приказа приготовиться к бою. Юлий попросил Гадитика остаться и приготовиться к быстрому отступлению, а сам последовал за легионерами на причал.
