Примерив его, ученик мясника негромко присвистнул. Кольцо украшал крупный нефрит в оправе из крошечных серебряных зубцов.
— Интересно, у кого ты его украл? — произнес негодяй, посмотрев на распростертую в луже фигурку.
Каждый пнул несчастного еще по разу от имени владельца кольца, и вся компания двинулась назад на рынок, очень довольная удачной находкой.
Октавиан очнулся несколько часов спустя, медленно сел, и у него тут же начался приступ рвоты. Мальчик ощущал слабость, сильную боль и подумал, что долго идти не сможет.
Сложившись вдвое, он отхаркивал темные сгустки крови. В голове немного прояснилось: бедняга ощупал карман, проверяя, на месте ли кольцо, потом долго шарил руками в зловонной жиже.
Наконец Октавиан убедился, что кольцо пропало, и по его грязному окровавленному лицу потекли горькие слезы. Кое-как он дотащился до выхода из проулка и закрыл глаза от солнечного света. Рыдая и шатаясь на подгибающихся ногах, он побрел назад, к мастерской Таббика. В голове было пусто, душу переполняло отчаяние.
Таббик гневно топнул ногой по доскам пола, его лицо исказилось от злости.
— Клянусь преисподней, разорву ублюдка в клочки! Он давно должен был вернуться!..
— Ты твердишь об этом целый час, Таббик. Возможно, ему пришлось ждать, или он не нашел мастера Гета, — успокаивала Александрия, стараясь верить своим словам.
Мастер грохнул кулаком по верстаку. — Или продал кольцо и сбежал, что вероятнее всего! Мне пришлось потрудиться над ним, ты же знаешь. И нефрит вдобавок… Пропал целый день работы, а для нового кольца придется покупать материала не меньше, чем на золотой. Наверняка соврал, что это кольцо умирающей матери, чтобы набить цену… Ну, где же этот мошенник?!
Тяжелая деревянная дверь со скрипом отворилась, и порыв ветра занес в мастерскую облачко пыли с улицы. В дверях стоял Октавиан. Таббик взглянул на синяки, кровь, разорванную тунику и бросился к мальчику, забыв о своем гневе.
— Прости, — плакал навзрыд бедняга, пока мастер заводил его внутрь помещения. — Я пытался вырваться, но их было трое, и никто не пришел мне на помощь…
Таббик принялся ощупывать его грудь и руки, чтобы установить, нет ли переломов, а мальчик время от времени охал и вскрикивал.
Мастер выпрямился, выдохнув сквозь сжатые зубы:
— Тебя отделали на славу. Дышать не больно?
Октавиан яростно вытер нос ладонью.
— Нормально. Я бежал из всех сил и не заметил их в толпе. Обычно я осторожен, но сегодня спешил, и…
Он всхлипнул. Александрия, обняв мальчишку, прижала его к себе, сделав Таббику знак помолчать.
— Не надо расспросов, мастер. Ему сильно досталось. Октавиану требуется забота и отдых.
Мастер молча смотрел, как девушка увела мальчика вверх по лестнице — на второй этаж, в жилую часть дома.
Оставшись один, он в задумчивости поскреб щетину, отросшую после утреннего бритья. Затем, покачав головой, подошел к рабочему столу и принялся убирать инструменты, готовясь приступить к работе над новым кольцом для Гета.
Некоторое время Таббик работал молча, потом задумался и посмотрел на узкую лестницу, по которой Александрия увела Октавиана. В голову ему пришла одна мысль.
— Надо сделать для парня приличный нож, — пробормотал он, прежде чем снова взяться за инструменты. Потом негромко добавил: — И научить им пользоваться.
Брут стоял на Марсовом поле под орлом Перворожденного, который возвышался на деревянном древке. Он с удовлетворением отметил, что некоторые легионы, набиравшие рекрутов, выставили матерчатые знамена, в то время как старый штандарт Мария удалось сохранить.
Позолоченное медное изваяние грозной птицы блестело в лучах утреннего солнца, и Брут надеялся, что оно привлечет внимание многих юношей, которые начали собираться на поле с наступлением рассвета. Не все пришли, чтобы записаться в один из легионов. Для зевак и любопытных еще до восхода солнца торговцы закусками разожгли жаровни и поставили палатки. Уловив запах жареного мяса и овощей, Брут ощутил голод. Он перебирал монеты в кошеле, раздумывая, не пора ли перекусить, и наблюдал за людьми, которые собирались перед выставленными в ряд знаменами легионов.
Брут ожидал, что набор пойдет легко. Рений смотрелся, как старый римский лев: настоящий ветеран. С собой они с Марком привели десяток солдат в начищенных до блеска доспехах, привлекавших взгляды публики.
Брут смотрел по сторонам, на соседние штандарты, и видел, что уже сотни молодых римлян записались в другие легионы, но ни один не подошел к орлу Перворожденного. Несколько раз юноши небольшими группами останавливались неподалеку, показывали на них пальцами, шептались и уходили. Его подмывало сцапать кого-нибудь из этих юнцов и расспросить, о чем они болтают, однако Марк держал себя в руках. К полудню толпа сократилась вдвое; насколько можно было судить, Перворожденный оставался пока единственным легионом, в который так и не захотели вступить представители нового поколения.
Молодой центурион стиснул зубы. Орлы, под которыми уже стоят рекруты, привлекут к себе и других новобранцев; люди спрашивают друг друга, что такое с Перворожденным, почему никто не желает вступать в этот легион. Прикрывая рот ладонью, возбужденно шепчутся о подразделении, предавшем Рим… Откашлявшись, Брут сердито сплюнул под ноги. Набор закончится с заходом солнца; ничего не остается, кроме как стоять, ждать и надеяться, что удастся заполучить хоть несколько новобранцев. Такие мысли вызывали у него чувство жгучего стыда. Будь здесь Марий, он толкался бы среди молодежи, льстил, шутил, убеждал вступить в его легион. Конечно, в те времена многие захотели бы присоединиться к Перворожденному.
Брут мрачно смотрел на снующих вокруг людей и жалел о том, что не обладает тем талантом убеждения, каким владел Марий.
Неожиданно к штандарту подошли трое молодых людей, и центурион улыбнулся, приветствуя их.
— Перворожденный?.. — спросил один из юношей.
Марк заметил, что его приятели сдерживают улыбки. Похоже, они явились для того, чтобы поразвлечься. Ему захотелось стукнуть наглецов лбами, но Брут знал, что солдаты смотрят на него, и сдержал порыв гнева. Он чувствовал, что Рений, стоявший рядом, тоже напрягся, однако сохранил внешнюю невозмутимость.
— Мы были легионом Мария, консула Рима, — произнес Марк, — побеждали в Африке и во всех римских владениях. У Перворожденного славная история, присоединиться к нему — большая честь.
— А жалованье какое? — насмешливо поинтересовался юноша.
Брут медленно набрал в грудь воздух. Они ведь знают, что сенат утвердил размер платы легионерам. За его спиной стоял Красс, и он мог бы предложить больше, но существовал лимит, превышать который не позволяли, чтобы не подорвать всю систему.
— Семьдесят пять денариев, как и всюду, — твердо ответил Брут.
