Он улыбнулся и посмотрел на Агнесс. Вацлав больше ничего не видел. Он смахнул слезы с глаз. Киприан все еще улыбался, но уже ни на кого не смотрел. Вацлав опустился в снег. Он ждал, что Киприан сейчас опять заговорит, и в то же время понимал, что уже никогда не услышит его голос.
Александра с диким криком вскочила на ноги. Она споткнулась и растянулась на снегу во весь рост, схватила мушкет и поползла, все еще крича как сумасшедшая, к стонущему отцу Сильвиколе. Мушкет волочился за ней. Неожиданно руки у нее подломились, будто в них не осталось сил, чтобы удерживать ее на четвереньках. Она ползла вперед на животе и тащила за собой мушкет, и внезапно он оказался в ее руках, и дуло его указывало на отца Сильвиколу. До головы иезуита оставалось не более двух локтей. Палец Александры обхватил спусковой крючок. Она перестала кричать. Ее глаза широко распахнулись. Веки отца Сильвиколы заморгали, его взгляд частично прояснился, и он уставился в отверстие дула мушкета.
– Батюшка! – произнес он голосом, звучавшим как голос маленького мальчика. – Батюшка, вставай из снега, он же холодный…
Его взгляд полностью прояснился, и он умолк. Брови сошлись на переносице. Левая рука вздрогнула, словно судорожно сжавшись вокруг чего-то. И хотя на него грозно смотрело дуло, он сунул руку в карман сутаны и, похоже, испытал облегчение, обнаружив бутылочки на месте.
– Я… тебя… убью… – простонала Александра. Ее палец дрожал на спусковом крючке. Отец Сильвикола оторвал взгляд от мушкета и посмотрел ей в глаза. – Я… убью… тебя!
– Нет! – громко и четко заявила Агнесс.
Александра вздрогнула. У нее начался тик.
– Убери оружие, Александра! – прогремел голос Агнесс.
– О боже, мама…
– УБЕРИ ЕГО!
– Я… не могу. Я убью… это… чудовище…
– Неужели ты хочешь, чтобы именно эта картина вставала у тебя перед глазами, когда ты будешь вспоминать о прощании с отцом? Как голова отца Сильвиколы разлетается на куски?
Александра задрожала.
– Что? Что?
– Убери оружие, дитя.
– Но…
– Я прощаю его, Александра. Я прощаю его. Ведь именно меня он все время хотел уничтожить. Это мое дело. Я прощаю его.
– Но папа… – Александра так горько зарыдала, что ствол мушкета заходил ходуном. – Но папа… О боже, папа-а-а… Мне так больно…
Вацлав подполз к Александре, схватил мушкет и потянул его дуло вверх. Но у Александры больше не осталось сил, чтобы нажать на спуск. Она без сопротивления выпустила мушкет из рук, упала на бок и свернулась клубком. Ее плач был одним долгим хриплым криком, и каждый отдельный звук вонзался в сердце Вацлава. Лицо отца Сильвиколы перекосилось.
Агнесс выпрямилась над телом Киприана. Она посмотрела иезуиту в глаза.
– Я прощаю тебя, – твердо заявила она. – Сегодня и здесь все кончается, но не смертью. Смерть – это только перерыв. Настоящий конец – это прощение. Я прощаю тебя, Джуффридо Сильвикола.
– Ты не можешь простить меня! – закричал иезуит, и потрясенный Вацлав увидел, что в его глазах стоят слезы. Голос у него сорвался, и он, шатаясь, встал. – Ты не умеешь прощать. Только Бог может прощать, но не ты! Ты… ты дитя дьявола… Я проклинаю тебя. Я проклинаю тебя. Ты не умеешь прощать! Я прокли…
Кулак Вацлава угодил ему между глаз, он ударился спиной о стену и сполз по ней вниз. Глаза у него закатились. Вацлав наклонился и схватил его за шиворот.
– И тем не менее, – услышал он тихий ответ Агнесс, – я умею прощать. Такими Бог создал людей. Мы способны проклинать, и мы способны прощать. Все зависит от нашего решения. Это равновесие.
Вацлав забросил бесчувственного иезуита себе на плечо.
– Я отнесу его в церковь. Он пятнает это место.
– Он просто ребенок, – возразила Агнесс. Ее голос сорвался. – Дитя этой войны. Ничего более.
Вацлав посмотрел на нее. Ее взгляд терялся в небытии, но выражение лица было спокойным. Тяжело ступая, он понес свой груз прочь из монастыря.
31
Когда Эбба и Альфред подошли к стене, бой действительно уже закончился. Драгун согнали к внешней стороне укреплений. Они стояли повесив головы и отдавали свое оружие. Внутри монастырского двора черные монахи занимались тем, что ходили между неподвижными фигурами, закрывали покойникам глаза и шептали молитвы. В этом им помогали несколько иезуитов в своих обычных сутанах и шляпах. В стороне пленники укладывали в ряд трупы, над которыми уже прочитали молитву. Большинство из них составляли драгуны, но Эбба заметила среди них и три или четыре черных рясы, и… и…
– Господь на небесах, – прошептал Альфред и так резко остановился, словно налетел на стену.
Эбба узнала бы каждого смоландца в лицо, даже на большом расстоянии, такими близкими они стали для нее за прошедшее время. Они все лежали в ряд: Магнус Карлссон, Бьорн Спиргер, остальные. Под знаменем с гербом Смоланда лежал изуродованный труп Герда Брандестейна, который кто-то, должно быть, извлек из груды камней. Она не могла сдвинуться с места. А где же…
И тут она увидела Самуэля. Он сидел, прислонившись к стене и вытянув ноги. В руках он сжимал разорванные остатки синего знамени. Ее сердце отчаянно забилось, и она чуть не закричала от радости. Спотыкаясь, она подобралась к нему и опустилась рядом с ним на колени.
Самуэль повернул голову и устало заморгал.
– О боже, что я натворила? – прошептала она. – О боже, Самуэль, что я наделала?
– То, что и должна была сделать, полагаю, – ответил Самуэль.
Голос у него был ровным, но тихим.
– Не следовало нам приходить сюда. Мы могли бы просто повернуть назад и не вступать в бой.
– Но ты ведь хотела получить библию дьявола для королевы…
– Мы могли бы забрать себе копию. Как Кристина заметила бы разницу?
– Но ведь ты заметила!
– Ничего, пережила бы как-нибудь.
– Если бы мы поджали хвост перед драгунами, мы не смогли бы освободить Агнесс и Александру.
Альфред преклонил колени рядом с ней и прижал кулак к груди.
– Привет, Самуэль, – сказал он.
– Здравствуй, Альфред. Смоландцы всем утерли нос, верно?
– Как всегда, ротмистр. – Кулак Альфреда дрожал.
– А оно того стоило, Альфред?
– Они все в безопасности. До единого. – Альфред откашлялся раз, а затем и другой. – Киприан Хлесль… его подстрелили.
Самуэль надолго замолчал.
– Мы с ним увидимся… скоро, – пробормотал он наконец.
Эбба уставилась на него. Постепенно до нее дошло, что старое знамя полка, и грязь, и кровь вражеских солдат, покрывавшие Самуэля с ног до головы, скрыли то, что Альфред, разумеется, понял сразу. Сердце у нее замерло. Ее взгляд искал в лице Альфреда намек на то, что ее страх беспочвенен, но то, что она увидела… Ей стало так холодно, что у нее застучали зубы.
