— В «Чикаго трибьюн» процитировали слова Ральфа Уолдо Эмерсона о том, что Джон Браун сделал свою виселицу такой же прославленной, как и крест, — сказал он.
Мириам Фероция заметила, что Браун, аболиционист-фанатик, повешенный за то, что присвоил склад оружия Соединенных Штатов на западе Виргинии, быстро превращался в мученика в глазах тех, кто выступал против рабства.
— Все же рабство — не настоящая причина ссор между регионами. Главное — экономика. Юг продает свой хлопок и сахар в Англию и Европу и покупает у них товары промышленного назначения, вместо того чтобы торговать с индустриальным Севером. Юг решил, что он совершенно не нуждается в остальной части Соединенных Штатов Америки. И что бы там мистер Линкольн ни говорил насчет рабства в своих речах, болезнь вызвана именно этой гноящейся раной.
— Я не разбираюсь в экономике, — задумчиво произнес Шаман. — Я должен был изучить ее в этом году, если бы вернулся в колледж.
Монахиня спросила его, почему же он туда не вернется, его отец ответил, что Шамана временно отстранили за то, что он провел вскрытие собаки.
— О Боже! Но она в тот момент была мертва? — уточнила настоятельница.
Когда ее заверили, что так все и было, она кивнула.
— Ja, тогда все в порядке. Я тоже никогда не изучала экономику. Но это у меня в крови. Мой отец начинал с того, что чинил телеги для сена. Теперь ему принадлежат вагоностроительный завод во Франкфурте и фабрика по производству карет в Мюнхене. — Она улыбнулась. — Фамилия моего отца — Броткнехт. Она означает «булочник», потому что в Средние века мои предки были пекарями. А вот в Бадене, где я была послушницей, был пекарь по фамилии Вагенкнехт!
— А как вас звали, прежде чем вы ушли в монастырь? — спросил Шаман. Он заметил, что она задумалась, а отец бросил на него хмурый взгляд, и понял, что сказал бестактность, но Мириам Фероция ответила на вопрос.
— Когда я жила в миру, меня звали Андреа. — Она встала со стула, подошла к полке и сняла с нее книгу. — Возможно, вы захотите взять ее, — сказала она. — Ее написал Дэвид Рикардо, английский экономист.
Шаман в ту ночь не ложился спать допоздна: он зачитался. Кое-что в книге было тяжело понять, но он увидел, что Рикардо приводит доводы в пользу свободной международной торговли, на чем настаивал и Юг.
Когда он наконец заснул, то увидел Христа на кресте. Ему приснилось, что длинный орлиный нос мученика постепенно становится короче и шире. Кожа потемнела и покраснела, волосы стали черными. У него выросла женская грудь с большими темными сосками, украшенная руническими символами. Появились стигматы. Во сне, даже не считая, Шаман понял, что ран ровно одиннадцать, и, пока он смотрел, кровь хлынула из ран, стекла по телу и закапала с ног Маквы.
44
Письма и записки
Весной 1860 года на овечьей ферме Коулов родилось сорок девять ягнят, и все члены семьи принимали роды и кастрировали новорожденных. «Отара растет с каждой весной, — с волнением и гордостью сказал Олден Робу Джею. — Вам придется объяснить мне, что вы собираетесь делать с такой оравой».
Выбор у Роба Джея был невелик. Забить они могли лишь нескольких. Предлагать соседям купить мясо — бессмысленно, потому что те и сами выращивали животных на убой. Везти мясо в город, на продажу — оно, конечно же, успеет протухнуть. Живых животных можно и перевозить, и продавать, но это было сложно и требовало времени, сил и денег.
— Овечья шерсть очень ценится, если сравнивать ее с мясом, — наконец заявил Роб Джей. — Думаю, лучше всего будет и дальше увеличивать поголовье и зарабатывать на продаже шерсти, как всегда поступала моя семья, еще там, в Шотландии.
— Ага. Ну, тогда возни с ними будет больше, чем раньше. Придется нанимать еще одного работника, — настороженно ответил Олден, и Шаман подумал: а говорил ли Алекс о своем желании убежать Олдену? — Дуг Пенфилд не прочь поработать на вас, но не весь день. Он мне сам сказал.
— Думаешь, он хороший человек?
— Конечно, хороший; он родом из Нью-Хэмпшира. Не совсем то же самое, что из Вермонта, но почти.
Роб Джей согласился с ним и нанял Дуга Пенфилда.
Той весной Шаман подружился с Люсиль Вильямс, дочерью Пола Вильямса, кузнеца. В течение нескольких лет Люсиль посещала Академию, где Шаман учил ее математике. Теперь Люсиль превратилась в молодую женщину. И хотя ее светлые волосы, которые она носила, связав в узел на затылке, были скорее пепельными, в отличие от пшеничного цвета грив шведок из его снов, у нее было милое лицо, часто расплывавшееся в улыбке. Всякий раз, встречая ее в деревне, он останавливался, чтобы поболтать о пустяках на правах старого друга и спросить о работе, делившейся на две части: в конюшнях отца и в «Магазине женского платья Роберты» ее матери, находившемся на Мэйн-стрит. Такой подход к работе гарантировал более или менее гибкий график и относительную свободу: родители всегда воспринимали ее отсутствие как должное, ведь каждый из них считал, что она в данный момент работает у другого. Поэтому, когда Люсиль спросила Шамана, может ли он принести сливочного масла к ней домой, в два часа следующего дня, его охватило приятное волнение.
Она подробно объяснила ему, что он должен привязать лошадь на Мэйн-стрит, перед магазинами, затем обойти квартал и выйти на Иллинойс-авеню, пройти напрямик по собственности Реймера за рядом высоких кустов сирени и, когда его не будет видно в окна дома, перелезть через штакетник на задний двор Вильямсов и постучать в дверь черного хода.
— Это чтобы соседи не подумали… ну, чего-то эдакого, — сказала она, опуская глаза. Он не удивился, потому что в прошлом году Алекс регулярно поставлял ей масло и так же регулярно хвастался брату, но Шаман побаивался: он ведь не был Алексом.
На следующий день сирень Реймеров порадовала его своим цветением. Перелезть через забор оказалось легко, а черный ход открылся после первого же стука в дверь. Люсиль выразила бурный восторг по поводу того, как мило смотрится кусок масла, завернутый в полотенце — его она аккуратно сложила на кухонном столе рядом с блюдом, а масло отнесла на ледник. Вернувшись, она взяла юношу за руку и отвела его в комнату рядом с кухней — судя по всему, комната служила Роберте Вильямс примерочной. В углу, привалившись к стене, стоял рулон полосатой ткани, а на длинной полке, аккуратно свернутые, лежали остатки шелка, и атласа, и тика, и хлопковой ткани. Рядом с большим диваном, набитым конским волосом, стоял портновский манекен из проволоки и ткани, и Шаман восхищенно заметил, что ягодицы у манекена сделаны из слоновой кости.
Она подставила лицо для долгого поцелуя, а затем каждый из них стал раздеваться с приличествующей случаю скоростью и аккуратностью, сбрасывая одежду в две небольшие, но очень похожие кучки, оставляя чулки в обуви. Окинув ее взглядом врача, Шаман заметил, что тело у нее непропорциональное: плечи узкие и покатые, грудь похожа на пышные блинчики, украшенные по центру лужицей сиропа и коричневатой ягодкой, а нижняя половина тяжелая — широкие бедра, толстые ноги. Когда она обернулась, чтобы набросить на диван сероватую простыню (чтобы конский волос не царапал кожу), он понял, что на этом манекене юбку для нее не сошьешь: для нее понадобится куда больший кусок материи.
